![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Опять от "Старого Ворчуна"
Из жизни Александра I
Вып. 8. Александр и французы
В то же время Александр был удивительно великодушен к побежденным французам. Видный английский политик Кэстлри доносил премьеру графу Ливерпулю:
"В настоящее время нам всего опаснее рыцарское настроение императора Александра. В отношении к Парижу его личные взгляды не сходятся ни с политическими, ни с военными соображениями. Русский император, кажется, только ищет случая вступить во главе своей блестящей армии в Париж, по всей вероятности для того, чтобы противопоставить своё великодушие опустошению собственной его столицы".
Александр не был, однако, сторонником реставрации Бурбонов. Прибывшему к нему агенту роялистов Витролю император заявил:
"Разумно организованная республика более соответствовала бы французскому духу. Идеи свободы не могли развиваться безнаказанно в течение столь долгого времени в стране, подобной вашему отечеству".
Витроль в своих записках восклицает:
"Вот до чего мы дожили, о Боже. Император Александр, царь царей, соединившихся для блага вселенной, говорил мне о республике".
И в Париже Александр продолжал удивлять французов своим либерализмом. В салоне мадам де Сталь он говорил:
"С Божьей помощью, крепостное право будет уничтожено ещё в моё царствование".
С большой неохотой и под давлением союзников Александр согласился на реставрацию Бурбонов, но выторговал для Франции какое-то подобие конституции. О Бурбонах он говорил:
"Бурбоны, - не исправившиеся и неисправимые, полны предрассудков старого режима".
Выказывая большое радушие к побежденным французам и заботясь об их нуждах и интересах, Александр странным образом забыл о русской армии, которую он привел в Париж. Солдаты находились на казарменном положении, их плохо кормили и обременяли нарядами, и во всех столкновениях с французами всегда виноватыми оказывались русские. Непонятно было, кто же победил? Даже среди офицеров, пользовавшихся свободой, зрело недовольство тем предпочтением, которое император выказывал иностранцам.
Ко времени окончания походов император сделался вспыльчив и нетерпелив. Малейшее противоречие выводило его из себя. Князь Волконский писал, что жить с императором всё равно, как на каторге. Ежеминутно все дрожали от его гнева, но в Париже Александр сумел овладеть собою.
Однажды Александр сказал:
"Я не верю никому. Я верю лишь в то, что все люди - мерзавцы".
Это не могло укрыться от людей, общавшихся с императором.
Наполеон на острове св. Елены писал о нём:
"Александр умён, приятен, образован. Но ему нельзя доверять. Он неискренен. Это - истинный византиец, тонкий притворщик, хитрец".
Вот Шатобриан:
"...искренний, как человек, Александр был изворотлив, как грек, в области политики".
Шведский посол в Париже Лагербьельн говорил, что в политике Александр
"тонок, как кончик булавки, остёр, как бритва, и фальшив, как пена морская".
Вып. 8. Александр и французы
В то же время Александр был удивительно великодушен к побежденным французам. Видный английский политик Кэстлри доносил премьеру графу Ливерпулю:
"В настоящее время нам всего опаснее рыцарское настроение императора Александра. В отношении к Парижу его личные взгляды не сходятся ни с политическими, ни с военными соображениями. Русский император, кажется, только ищет случая вступить во главе своей блестящей армии в Париж, по всей вероятности для того, чтобы противопоставить своё великодушие опустошению собственной его столицы".
Александр не был, однако, сторонником реставрации Бурбонов. Прибывшему к нему агенту роялистов Витролю император заявил:
"Разумно организованная республика более соответствовала бы французскому духу. Идеи свободы не могли развиваться безнаказанно в течение столь долгого времени в стране, подобной вашему отечеству".
Витроль в своих записках восклицает:
"Вот до чего мы дожили, о Боже. Император Александр, царь царей, соединившихся для блага вселенной, говорил мне о республике".
И в Париже Александр продолжал удивлять французов своим либерализмом. В салоне мадам де Сталь он говорил:
"С Божьей помощью, крепостное право будет уничтожено ещё в моё царствование".
С большой неохотой и под давлением союзников Александр согласился на реставрацию Бурбонов, но выторговал для Франции какое-то подобие конституции. О Бурбонах он говорил:
"Бурбоны, - не исправившиеся и неисправимые, полны предрассудков старого режима".
Выказывая большое радушие к побежденным французам и заботясь об их нуждах и интересах, Александр странным образом забыл о русской армии, которую он привел в Париж. Солдаты находились на казарменном положении, их плохо кормили и обременяли нарядами, и во всех столкновениях с французами всегда виноватыми оказывались русские. Непонятно было, кто же победил? Даже среди офицеров, пользовавшихся свободой, зрело недовольство тем предпочтением, которое император выказывал иностранцам.
Ко времени окончания походов император сделался вспыльчив и нетерпелив. Малейшее противоречие выводило его из себя. Князь Волконский писал, что жить с императором всё равно, как на каторге. Ежеминутно все дрожали от его гнева, но в Париже Александр сумел овладеть собою.
Однажды Александр сказал:
"Я не верю никому. Я верю лишь в то, что все люди - мерзавцы".
Это не могло укрыться от людей, общавшихся с императором.
Наполеон на острове св. Елены писал о нём:
"Александр умён, приятен, образован. Но ему нельзя доверять. Он неискренен. Это - истинный византиец, тонкий притворщик, хитрец".
Вот Шатобриан:
"...искренний, как человек, Александр был изворотлив, как грек, в области политики".
Шведский посол в Париже Лагербьельн говорил, что в политике Александр
"тонок, как кончик булавки, остёр, как бритва, и фальшив, как пена морская".