дневники Геббельса
Mar. 12th, 2008 03:46 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
mincao12 марта 1945 года, понедельник
[с. 8-56; с. 1-7 отсутствуют]
[Запись от руки: 12.3.45 г. Л. 1 -7.]
предыдущий день
Западные державы в настоящий момент только и делают, что издеваются над нами. Они чувствуют себя наилучшим образом и ведут себя так, будто уже выиграли войну. Они считают, что наш моральный дух сильно подорван и мы больше не имеем никаких шансов на победу. Фольксштурм они изображают гвардией усталых старцев. Утверждается, что население оккупированных районов уже распрощалось с национал-социалистским режимом и национал-социалистским руководством, что оно проявляет по отношению к англо-американцам подобострастную покорность, которая действует прямо-таки неприятно, что об организованном германском управлении нет уже и речи как в оккупированных, так и в неоккупированных районах, но что это не играет никакой роли, поскольку все равно не имеется намерения допустить создание правительства в Германии. Короче говоря, с рейхом обходятся как с негритянской колонией в Африке. К тому же, как утверждают, планируется атаковать нас и с северо-запада, а Жуков даже носится с планом совершить прорыв в Померании и протянуть руку англо-американцам где-нибудь в глубине Северо-Западной Германии.
Примерно так представляют дальнейший ход войны в Лондоне, в Вашингтоне же не совсем так, там ведут себя более реально. Легко догадаться, чего добиваются англичане подобными сообщениями. Они хотят вдохнуть мужество в свой уставший народ, а теперь, когда Советы и американцы добились для них военных успехов, они бьют в грудь кулаком. Что Берлин до сих пор еще не оказался в руках врага, пытаются объяснять тем, что Советы совсем не намеревались взять столицу рейха фронтальным ударом, так как преследовали более важные военные цели. Короче говоря, все, что теперь распространяется враждебной западной стороной среди общественности, полностью нацелено на то, чтобы поколебать нашу выдержку. Однако те, кто рассчитывает нас тем самым запугать, совершают роковую ошибку. Кстати, мы можем оставаться совершенно равнодушными к тому, что в настоящий момент думают и говорят англичане. Подобные наводящие панику сообщения никогда еще не приносили пользы — разве что временный успех. И я считаю, что в Лондоне через несколько дней снова наступит похмелье.
Плацдарм у Везеля нами теперь оставлен в результате сильнейшего нажима англо-канадцев. Плацдарм [противника] у Ремагена по-прежнему сохраняется. Здесь бои идут с переменным успехом. Несмотря на величайшие усилия, нам до сих пор не удалось ликвидировать этот плацдарм, и еще под большим вопросом, удастся ли вообще.
В лагере противника снова и снова обсуждается проблема, должны ли Советы объявить войну японцам. Вскоре Кремлю придется принять по этому вопросу решение, так как советско-японский договор о нейтралитете должен быть в следующем месяце либо молчаливо продлен, либо расторгнут. На Западе вполне уверены в советском намерении напасть на Японию. Но я думаю, что Сталин ни при каких обстоятельствах не позволит вовлечь себя в авантюру на Тихом океане, чтобы только доставить удовольствие англичанам, а главное — американцам.
Большевистская угроза осознается теперь со всей очевидностью и в Англии. Газеты не делают больше из этого никакого секрета. Но теперь важно не то, что думают и чувствуют англичане, а то, что они в состоянии сделать. А это равно нулю. Голоса английской печати, сетующие на распространение большевизма в Европе, — это лишь вынужденный сдавленный крик души у людей, не находящих выхода из положения. И эти голоса отражают мнение не только людей непосвященных; то, что думают подобные непосвященные люди о большевистской угрозе, вероятно, является также мнением всей руководящей верхушки Англии, которая, однако, не может отстаивать это мнение.
Утверждается, что папа намерен проявить активность в польском вопросе и попытаться выступить с посреднической миссией. В лице Сталина он нарвется не на того человека. Сталин вбил себе в голову — и это можно понять — ни с кем больше вообще не вести переговоров по польскому вопросу. Насколько ему уже удалось добиться этого, можно судить по тому, что теперь и бывший польский министр в эмиграции Миколайчик намеревается подчиниться воле Кремля — правда, протестуя при этом; но чего стоят сегодня такие протесты? Кстати, у поляков только один выбор — или быть насильственно истребленными, или подчиниться Кремлю. Перед глазами их руководящей прослойки — зловещий пример Болгарии, где уже казнено 1200 руководителей. Откровенные действия, о которых стоит помнить.
Развитие событий на востоке несколько обнадеживает нас. Наше наступление в Венгрии началось хорошо. Правда, продвижение вперед еще не настолько велико, чтобы совершенно воспрянуть духом. Надо подождать, пожалуй, еще несколько дней, чтобы получить возможность окончательно оценить это наступление. Шёрнеру удалось отбить очень сильные атаки у Шварцвассера. Это большой успех.
В Риме опять состоялись очень крупные коммунистические выступления. Англо-американские оккупанты совершенно бессильны против них, так как они проходят под опекой Кремля. Члены правительства Бономи производят впечатление старцев, восседающих на крыше и не знающих, как себе помочь. Они думают справиться с этими выступлениями, введя особенно жестокие антифашистские законы. Но теперь и это не поможет. Напротив, со всех сторон сообщается, что фашизм переживает в оккупированной противником Италии известный ренессанс.
Воскресенье проходит относительно спокойно. Я могу использовать его для чтения и завершения дел, накопившихся за неделю.
В воздушной войне все по-прежнему. Прифронтовые города на западе снова подверглись бомбежкам. Но там уже почти нечего разрушать.
Моральный дух наших войск и гражданского населения на западе надо считать несколько подорванным. События развиваются здесь так же, как на востоке примерно семь недель назад. Так что мы должны сделать все, чтобы восстановить твердость духа в наших войсках и среди гражданского населения на западе.
В День памяти героев Геринг возлагает венок у разрушенного памятника героям. А фюрер выступает с обращением к солдатам. В этом обращении он еще раз повторяет наши прежние военные тезисы. Обращение пронизано мужеством и решимостью и звучит на редкость убедительно.
На вечер мы готовим радиопередачу о Силезии, содержащую также сообщение о моей поездке в Лаубан и выдержки из моей речи в Гёрлице. Эта передача окажет исключительно положительное воздействие, ибо она пропитана сильным боевым духом. Моя речь в Гёрлице нашла широкое отражение и в печати. Я считаю, что подобные изъявления настроений не могут ныне не оказывать влияния. Мы должны постоянно напоминать народу основные тезисы, касающиеся ведения нами войны, и объяснять ему, что у нас нет иного выбора, кроме борьбы или смерти.
Вечером сообщается, что плацдарм у Ремагена все еще сохраняется. Нам не удалось его ликвидировать. Американцы владеют железнодорожным мостом через Рейн и навели рядом с ним еще два понтонных моста. Однако им не удалось расширить свой плацдарм, так как мы его держим под контролем. Находящиеся на плацдарме американские войска подвергаются сильному артиллерийскому обстрелу с нашей стороны. Большая часть наших войск подошла к Нижнему Мозелю. В остальном на западе в течение дня никаких сенсационных изменений не произошло.
Наше наступление в Венгрии дает медленные, но верные результаты. В общем и целом развитие событий там можно назвать благоприятным, мы существенно продвинулись вперед. Мы также продвинулись вперед у озера Веленце, так что теперь можно говорить о действительно крупном наступлении.
Шёрнер снова отбил все атаки у Шварцвассера, хотя Советы начали крупное наступление. И в районе Ратибора, где противник прилагает громадные усилия для восстановления утраченных позиций, все атаки отбиты. В Штригау Шёрнер еще не справился с окруженным советским гарнизоном, но надеется сделать это к понедельнику, так как к этому времени мы хотим послать в город делегацию нейтральных и германских журналистов, чтобы они удостоверились в совершенных там зверствах. У Губена достигнуто незначительное улучшение наших позиций. В районе Штеттина положение не ухудшилось. В целом же положение в Западной Пруссии стало исключительно критическим. В настоящий момент это наиболее уязвимое место на Восточном фронте.
Вечером я несколько часов нахожусь у фюрера. У меня создается впечатление, что фюрер полон исключительной уверенности и твердости, и его здоровье, мне кажется, находится в наилучшем состоянии. Я передаю имеющийся у меня лишний экземпляр книги Карлейля «Фридрих Великий», которая доставляет ему большую радость. Он подчеркивает, что мы должны сегодня подражать подобным великим примерам и что Фридрих Великий среди них — самая необыкновенная личность. Нам необходимо иметь честолюбивое стремление и ныне подать такой пример, на который последующие поколения в периоды аналогичных кризисов и трудностей могли бы ссылаться так же, как мы сегодня ссылаемся на героев прошлого.
Затем я подробно докладываю фюреру о своей поездке в Лаубан. Фюрер тоже придерживается мнения, что Шёрнер является одним из самых выдающихся наших военачальников. Он изъявляет намерение произвести Шёрнера в фельдмаршалы, считая его сейчас наиболее подходящей кандидатурой на этот чин. По его мнению, заслуга Шёрнера в том, что ему удалось в значительной мере стабилизировать немецкую оборону на фронте своих войск. Именно благодаря ему моральный дух войск там столь высок.
Я докладываю фюреру о радикальных методах, применяемых Шёрнером для достижения этой цели. Дезертиры не находят пощады. Их вешают на ближайшем дереве, а на шею им прикрепляют щит с надписью: «Я дезертир. Я отказался защищать германских женщин и детей и за это повешен». Такие методы, естественно, действуют. Во всяком случае, солдат в районе боев, где действуют войска Шёрнера, знает, что когда он находится впереди, то может умереть, а когда находится сзади — то должен. Это очень хорошая наука, которую каждый наверняка принимает к сведению.
Отражение советских атак у Шварцвассера и удержание наших позиций у Ратибора до сих пор еще обеспечивают безопасность района Моравска-Остравы, исключительно важного для нашего военного потенциала. Фюрер еще раз подчеркивает, что, по его мнению, у Советов нет намерения идти на Берлин. Он уже давно постоянно твердит это своим генералам, однако они не хотят его слушать. Если бы они его послушали, трагедии в Померании удалось бы избежать. Силы были сосредоточены перед Берлином, а их следовало перебросить в Померанию и отразить там ожидавшийся советский удар.
Значительную долю вины фюрер возлагает непосредственно на Гиммлера. Он говорит, что не раз требовал от Гиммлера перебросить наши войска в Померанию. Гиммлер позволил ввести себя в заблуждение неоднократными донесениями отдела иностранных армий, он поверил в то, что удар будет наноситься на Берлин, и в соответствии с этим и действовал. Я спрашиваю фюрера, почему он по таким важным вопросам ведения войны просто не отдает приказы. Фюрер отвечает, что в этом мало пользы, ибо, даже когда он отдает четкие приказы, их выполнение постоянно приостанавливают путем скрытого саботажа. В этой связи он сильно упрекает Гиммлера. Он ясно приказал создать в Померании сильный противотанковый заслон, но необходимые для этого противотанковые орудия не прибыли или прибыли слишком поздно и уже не смогли помочь. Итак, Гиммлер, очевидно, уже при первых своих шагах в качестве военачальника стал жертвой генштаба. Фюрер упрекает его в прямом неподчинении и намерен при следующей встрече очень серьезно высказать ему свое мнение и разъяснить, что если подобное повторится, то между ними произойдет непоправимый разрыв. Гиммлеру надо извлечь из этого урок, и я сам хочу поговорить с ним в этом смысле.
Я вообще считал неправильным поручать Гиммлеру командование группой армий. В данной ситуации это не его задача — прежде всего потому, что из-за этого может возникнуть угроза разрыва между ним и фюрером. Гиммлер не оправдал пока доверия как военачальник. Фюрер весьма недоволен им. Он убежден, что Померанию можно было бы удержать, если бы четко выполнили его приказ. Теперь сотни тысяч померанцев пали жертвами бешенства большевистской солдатни. Фюрер считает, что и здесь вину должен взять на себя Гиммлер. Фюрер намерен бороться с растущим неповиновением генералов путем создания летучих трибуналов под руководством генерала Хюбнера, задачей которых будет немедленно расследовать любое проявление неповиновения в среде командования вермахта, судить и расстреливать виновных по закону военного времени. Нельзя, чтобы в этой критической фазе войны каждый мог позволить себе делать, что захочет.
Но я думаю, что фюрер все же не берется за корень проблемы. Следовало бы обязательно провести чистку верхушки вермахта, ибо если в этой верхушке нет порядка, то нечего удивляться, что и подчиненные органы идут своими путями. Фюрер возражает мне на это, что у него нет человека, который, например, мог бы сейчас возглавить наши сухопутные войска. Он прав, говоря, что если бы он назначил на этот пост Гиммлера, то катастрофа была бы еще большей, чем нынешняя. Он намерен приказать теперь произвести в офицеры наиболее отличившихся на фронте солдат, невзирая на то, умеют ли они обходиться вилкой и ножом. Кавалеров рыцарского креста из числа рядового состава надо отозвать из боевых частей и обучить на офицеров.
Фюрер очень многого ожидает от нашей молодежи. Он ссылается на свой опыт в первой мировой войне, когда не было возможности произвести в офицеры солдата, пользовавшегося хорошей репутацией, если у него не было соответствующего положения в обществе. "Но чего стоит это положение в обществе в нынешнее критическое время! Нам надо сделать все, чтобы получить для фронта командиров, невзирая на то, вручило ли им общество диплом для руководства. Все эти меры очень хороши и определенно имеют большое значение. Но они довольно-таки — если не совсем — запоздали.
Я подробно докладываю фюреру о впечатлениях от своей поездки в Лаубан, детально описывая ужасы, с которыми сам столкнулся там. Фюрер считает, что отныне нам надо широко пропагандировать идею мести Советам. Мы должны теперь бросить свои наступательные силы на восток. На востоке решается все. Советы должны расплачиваться кровью за кровь; тогда, возможно, удастся образумить Кремль. Наши войска теперь обязаны выстоять и преодолеть страх перед большевизмом. Если мы действительно перейдем к массированному наступлению, то добьемся успеха, о чем свидетельствует развитие событий в Венгрии, которое фюрер считает весьма многообещающим. Остается надеяться, что таким оно будет и в дальнейшем.
Во всяком случае, фюрер считает, что начатая мною пропаганда по поводу зверств абсолютно правильна и должна проводиться дальше.
Что касается запада, то фюрер согласен с моим мнением о полном провале здесь. Очевидно, Рундштедт не справился с задачей командовать боями на западе. Он слишком стар и представляет школу, неспособную к ведению современной войны. Поэтому фюрер сместил его и назначил Кессельринга. Еще вечером он примет Рундштедта, чтобы сообщить ему об этом. Рундштедт, конечно, вполне порядочный офицер, оказавший нам большие услуги прежде всего при ликвидации заговора 20 июля. Поэтому фюрер хочет — я настойчиво предлагаю ему это — сместить Рундштедта в самой благородной форме.
Моделем фюрер, в общем, доволен. Но тот не смог полностью развернуться при Рундштедте. Если бы Моделю отдали весь запад, то его группа армий не находилась бы в таком состоянии.
Что касается морального духа на западе, то нам надо попытаться снова поднять его, частично насильственными средствами. Население, в том числе в районах, оккупированных противником, скоро опять придет в форму. Вполне объяснимо, что оно несколько утратило выдержку в результате многомесячных разрушительных воздушных налетов. Но, как показывает опыт, это состояние быстро меняется, как только прекращаются воздушные налеты и начинает одолевать голод. То, что кое-где в городах при вступлении англо-американцев вывешивались белые флаги, нельзя воспринимать слишком трагически. Во всяком случае, фюрер твердо убежден, что в ближайшие недели нам будет легче склонить население на свою сторону. Я подробно рассказываю ему о событиях в моем родном городе Рейдте, а также о своем намерении убрать посаженного американцами обер-бургомистра Фогельзанга с помощью создаваемой мною берлинской террористической группы. Фюрер вполне согласен с этим. Вообще мы перейдем теперь к активизации партизанской деятельности в оккупированных противником районах. Я могу положить этому хорошее начало в Рейдте. Прежде всего на службу к англо-американцам перешли священники. Здесь будет широкое поле деятельности для наших террористических групп. Впрочем, фюрер намерен, если мы опять вернем захваченные районы, предать этих священников военно-полевому суду, о котором они никогда не забудут.
Сильно заботит фюрера плацдарм у Ремагена. Впрочем, фюрер считает, что этот плацдарм имеет для нас и определенную выгоду. Если бы он не оказался слабым местом и американцы не смогли перебраться здесь через Рейн, то они, вероятно, сразу же принялись бы за Мозель, где наша линия обороны еще не была построена, и в результате возникла бы угроза форсирования ими Мозеля на широком фронте, что теперь фюрер исключает. Тем не менее то, что мост не был взорван, очевидно, при известных условиях можно объяснить саботажем или по крайней мере большой небрежностью. Фюрер назначил расследование и накажет виновных смертной казнью. Сам плацдарм фюрер считает явным свищом американцев. Он окружил теперь плацдарм тяжелыми орудиями, которые должны нанести тяжелейшие людские потери американским силам, сосредоточенным на плацдарме. Так что при всех обстоятельствах плацдарм не принесет американцам чистой радости.
Фюрер считает, что в общем и целом мы должны суметь удержать линию Мозель — Рейн. Это было бы еще терпимо даже с учетом того, что пришлось бы временно пожертвовать важнейшим германским районом. Фюрер очень озабочен тем, что в Трире была сдана без боя широкая полоса долговременных укреплений западного оборонительного вала. Он рассказывает мне, что пришел прямо в бешенство, когда ему сообщили об этом. Но что можно поделать? Есть определенный тип офицеров, которые просто не сознают, чего требует от них война, и прежде всего в моральном отношении. И в этом районе мы потеряли много немцев, попавших под господство врага. Нашей задачей по-прежнему будет политическая обработка их по радио, и нам, вероятно, удастся добиться быстрых результатов.
Во всяком случае, в отношении запада фюрер считает, что до некоторой степени мы уже можем быть довольны развитием событий, хотя и понесли чрезвычайно тяжелые потери. И речь идет о том, чтобы выстоять при любых обстоятельствах и удержать противника на стабильных оборонительных рубежах.
Приняты все меры для разрушения железнодорожного моста у Ремагена и наведенных рядом двух понтонных мостов. Для этого будут широко использованы как авиация, так и мелкие боевые средства ВМС. Кстати, противник находится в этом районе на правом берегу Рейна на исключительно неблагоприятном клочке земли, с которого ему очень трудно развертывать широкие операции.
О воздушной войне, собственно говоря, нового добавить нечего. Я докладываю фюреру, что последние налеты «москито» на Берлин были очень разрушительными. Очень сильно «москито», наверняка, будут досаждать нам весной и летом, так как их трудно или почти совсем невозможно сбивать. О воздушном терроре противника лучше всего молчать. Фюрер снова несколько раз резко говорил с Герингом, но безуспешно. Как личность Геринг совершенно опустился и впал в летаргию. Фюрер говорит об этом весьма недвусмысленно. Но невозможно побудить его произвести какие-либо кадровые перемещения в нашей военной авиации или хотя бы навязать Герингу трудолюбивого статс-секретаря, что я неустанно предлагаю сделать. Фюрер не ждет от этого слишком многого; кроме того, он утверждает, что у него нет человека, который мог бы подойти для такого поста. Я возражаю, что такой статс-секретарь по крайней мере мог бы навести порядок в неразберихе военной авиации; но фюрер считает, что если такой человек вообще захочет попытаться сделать это, то Геринг его быстро усмирит, ибо не потерпит возле себя видной личности; да, впрочем, у Геринга нет оснований опасаться такого человека, поскольку фюрер никогда не откажется от своего рейхсмаршала. Какая трагедия с нашей военной авиацией! Она пришла в полный упадок, и не видно возможности снова поднять ее. Она попросту утратила почву под ногами.
Продолжая разговор с фюрером, я очень энергично критикую лично Геринга и военную авиацию в целом. Я задаю фюреру недвусмысленный вопрос: неужели немецкий народ в конечном счете должен погибнуть из-за развала военной авиации, ибо все наши поражения, в общем-то, объясняются именно ее развалом? Фюрер все это признает, но, как я уже подчеркнул, не позволяет склонить себя на кадровые перемещения в военной авиации. Я прошу его хотя бы устранить разрастающуюся там коррупцию. Он считает, что этого нельзя сделать одним махом, а надо действовать постепенно, надо пытаться все больше подрывать мощные позиции Геринга и добиваться превращения его лишь в декоративную фигуру. Так, он дал поручение обергруппенфюреру СС Каммлеру наладить гарантированную доставку наших истребителей на аэродромы назначения. Сама военная авиация уже не способна на это. Какой позор для нее и ее боевой чести! Но что можно еще поделать, кроме как попытаться избавиться от зла, действуя с различных сторон? Однако я не скрываю от фюрера того факта, что развал военной авиации постепенно ведет к самым серьезным последствиям и для него самого. Народ упрекает его в том, что он не принимает никакого решения по проблеме воздушной войны, ибо каждый ведь знает, что в создании этой проблемы виноват Геринг. Народ с его нынешними бедами, конечно, невозможно убедить, приводя тот довод, что фюрер должен сохранить германскую верность по отношению к Герингу, о чем он постоянно говорит. Такой довод неубедителен, ибо, в конце концов, не можем же мы гибнуть из-за этого принципа.
Я сообщаю фюреру некоторые подробности о военной авиации, которые стали известны только в результате проверки подготовки к тотальной войне. Большинство их фюрер знает, они его совсем не волнуют, а только завершают картину, которую он уже составил себе о Геринге и военной авиации. Несмотря на это, я считаю, что должен настойчиво действовать и дальше в этом направлении по принципу: капля камень точит.
Что касается военно-политического положения, то у меня сложилось впечатление, что фюрер начинает постепенно вырабатывать по этому вопросу новую концепцию. Он уже обсудил ее с Риббентропом и достиг с ним полного взаимопонимания. Я настойчиво советую фюреру издать сейчас приказ относительно прекращения политической болтовни среди высокопоставленных государственных и партийных деятелей о военном положении. Это только снижает решимость и боевой дух. Лишь немногим должно быть дозволено открыто обсуждать друг с другом закулисные политические мотивы войны. Фюрер думает так же. Он рассказывает мне, например, что недавно Геринг пришел к нему с требованием создать новую политическую атмосферу в отношениях с лагерем противника. Фюрер на это ответил, что пусть Геринг лучше занимается созданием новой атмосферы в воздухе, что, конечно, абсолютно правильно.
В отношении лагеря наших противников фюрер по-прежнему убежден, что их коалиция развалится. Но он уже не думает, что инициатором будет Англия: если она и станет более трезво смотреть на вещи, это не будет иметь существенного значения. Дело теперь не в том, чего хочет Англия, а лишь в том, что она может, а сделать она уже совершенно ничего не может. Оппозиция курсу Черчилля пока незначительна, а значит, она не может и не смеет выражать своего мнения. Сам Черчилль — безумец, вбивший себе однажды в голову цель уничтожить Германию, даже если при этом погибнет Англия. Так что нам не остается ничего другого, как изыскивать новые возможности. Может быть, это, в общем, и хорошо, ибо если бы нам когда-нибудь удалось договориться с Востоком, то у нас появилась бы возможность нанести окончательный смертельный удар по Англии и война только тогда, собственно, и приобрела бы свой подлинный смысл.
Что касается Соединенных Штатов, то они хотят избавиться от Европы как конкурента и поэтому вообще не заинтересованы в дальнейшем сохранении того, что мы называем Западной Европой. Кроме того, они хотели бы втянуть Советы в войну на Тихом океане и были бы готовы принести ради этого любые жертвы в Европе. Кстати, повернуть курс военной политики в Англии и Соединенных Штатах очень трудно — если вообще не невозможно — еще и потому, что Рузвельт и особенно Черчилль вынуждены слишком считаться с общественным мнением своих стран. Кремль же избавлен от этой заботы, и Сталин в состоянии в течение одной ночи изменить свою военную политику на 180 градусов.
Итак, наша цель должна была бы заключаться в том, чтобы погнать Советы на востоке назад, нанося им самые тяжелые потери в живой силе и технике. Тогда Кремль, возможно, проявил бы больше уступчивости по отношению к нам. Сепаратный мир с ним, конечно, радикально изменил бы военное положение. Естественно, это не было бы достижением наших целей 1941 года, но фюрер все же надеется добиться раздела Польши, присоединить к сфере германского влияния Венгрию и Хорватию и получить свободу рук для проведения операций на западе. Такая цель, конечно, стоит усилий. Закончить войну на востоке и освободить руки для развертывания операций на западе — какая прекрасная идея! Поэтому фюрер также считает, что следует проповедовать месть по отношению к Востоку и ненависть по отношению к Западу. В конце концов, именно Запад вызвал эту войну и довел ее до таких ужасных масштабов. Ему мы обязаны нашими разрушенными городами и памятниками культуры, лежащими в развалинах. И если бы удалось отбросить англо-американцев, имея прикрытие с востока, то, без сомнения, была бы достигнута цель, состоящая в том, чтобы на все времена вытеснить Англию из Европы как нарушителя спокойствия.
Программа, изложенная мне здесь фюрером, грандиозна и убедительна. Ей недостает пока возможности для реализации. Эту возможность должны создать сначала наши солдаты на востоке. В качестве предпосылки ее осуществления необходимо несколько внушительных побед; и, судя по нынешнему положению, они, вероятно, достижимы. Для этого надо сделать все. Для этого мы должны трудиться, для этого мы должны бороться, и для этого мы должны во что бы то ни стало поднять на прежний уровень моральный дух нашего народа.
Я подробно сообщаю фюреру о своей поездке в Лаубан, в частности о ночной езде за линией большевистского фронта. Фюрер весьма удручен тем, что я так долго пребывал за линией фронта: ужасно, если бы я попал в руки противника. Кстати, фюрер разделяет мое мнение, что на большевистский террор нам надо ответить теперь организованным контртеррором. Нам надо непременно преодолеть страх перед большевиками, и мы это сделаем.
Разговор с фюрером в это воскресенье носит самый откровенный характер. Фюрер совершенно искренен со мной. Правда, я и на этот раз не добился успеха в самых важных военных вопросах. Но думаю, как я уже подчеркивал, что капля и здесь подточит камень. Я очень счастлив, что фюрер физически и духовно находится в исключительной форме, что он сохраняет ясность ума и непреклонность.
В приемной фюрера ожидают наши генералы. Вид этого сборища усталых людей действует прямо удручающе. Позорно, что фюрер имеет так мало авторитетных военных сотрудников. Среди них он сам — единственная выдающаяся личность. Но почему около него не образовался круг людей типа Гнейзенау и Шарнхорста? Я посчитал бы задачу найти для фюрера таких людей и отдать их в распоряжение фюрера своей самой приятной обязанностью. Просто прискорбно слышать, как в разговоре с подобными генералами Йодль хвастается по ничтожному поводу вроде права посещения бомбоубежища, словно речь идет о событии мирового значения. Настолько ничтожно большинство военных советников фюрера!
Дома я нахожу массу работы. Снова налет «москито». Я отношусь теперь к этим налетам не так легко, как прежде, поскольку они причиняют нам большой ущерб.
Вечером показывают новую кинохронику. В нее включены поистине захватывающие короткие репортажи из Лаубана и Гёрлица. Показывается и посещение фронта фюрером. Короче говоря, эта хроника — такой документ, с которым мы можем снова развернуть пропаганду. К сожалению, кинохроника может появляться теперь только нерегулярно, поскольку у нас нет необходимого сырья и нет возможности рассылать ленты для проката. Тем более нам надо стремиться превращать нерегулярно появляющуюся кинохронику в максимально действенную.
Воскресенье было насыщено событиями. Вообще я считаю хорошей традицией по воскресным вечерам регулярно ходить к фюреру, чтобы подробно с ним беседовать, а в остальные вечера не делать ему визитов. Один разговор с фюрером в неделю, подробный и насыщенный, действует, помоему, дольше, чем ежевечерние разговоры, от которых получаешь немного.
[с. 8-56; с. 1-7 отсутствуют]
[Запись от руки: 12.3.45 г. Л. 1 -7.]
предыдущий день
Западные державы в настоящий момент только и делают, что издеваются над нами. Они чувствуют себя наилучшим образом и ведут себя так, будто уже выиграли войну. Они считают, что наш моральный дух сильно подорван и мы больше не имеем никаких шансов на победу. Фольксштурм они изображают гвардией усталых старцев. Утверждается, что население оккупированных районов уже распрощалось с национал-социалистским режимом и национал-социалистским руководством, что оно проявляет по отношению к англо-американцам подобострастную покорность, которая действует прямо-таки неприятно, что об организованном германском управлении нет уже и речи как в оккупированных, так и в неоккупированных районах, но что это не играет никакой роли, поскольку все равно не имеется намерения допустить создание правительства в Германии. Короче говоря, с рейхом обходятся как с негритянской колонией в Африке. К тому же, как утверждают, планируется атаковать нас и с северо-запада, а Жуков даже носится с планом совершить прорыв в Померании и протянуть руку англо-американцам где-нибудь в глубине Северо-Западной Германии.
Примерно так представляют дальнейший ход войны в Лондоне, в Вашингтоне же не совсем так, там ведут себя более реально. Легко догадаться, чего добиваются англичане подобными сообщениями. Они хотят вдохнуть мужество в свой уставший народ, а теперь, когда Советы и американцы добились для них военных успехов, они бьют в грудь кулаком. Что Берлин до сих пор еще не оказался в руках врага, пытаются объяснять тем, что Советы совсем не намеревались взять столицу рейха фронтальным ударом, так как преследовали более важные военные цели. Короче говоря, все, что теперь распространяется враждебной западной стороной среди общественности, полностью нацелено на то, чтобы поколебать нашу выдержку. Однако те, кто рассчитывает нас тем самым запугать, совершают роковую ошибку. Кстати, мы можем оставаться совершенно равнодушными к тому, что в настоящий момент думают и говорят англичане. Подобные наводящие панику сообщения никогда еще не приносили пользы — разве что временный успех. И я считаю, что в Лондоне через несколько дней снова наступит похмелье.
Плацдарм у Везеля нами теперь оставлен в результате сильнейшего нажима англо-канадцев. Плацдарм [противника] у Ремагена по-прежнему сохраняется. Здесь бои идут с переменным успехом. Несмотря на величайшие усилия, нам до сих пор не удалось ликвидировать этот плацдарм, и еще под большим вопросом, удастся ли вообще.
В лагере противника снова и снова обсуждается проблема, должны ли Советы объявить войну японцам. Вскоре Кремлю придется принять по этому вопросу решение, так как советско-японский договор о нейтралитете должен быть в следующем месяце либо молчаливо продлен, либо расторгнут. На Западе вполне уверены в советском намерении напасть на Японию. Но я думаю, что Сталин ни при каких обстоятельствах не позволит вовлечь себя в авантюру на Тихом океане, чтобы только доставить удовольствие англичанам, а главное — американцам.
Большевистская угроза осознается теперь со всей очевидностью и в Англии. Газеты не делают больше из этого никакого секрета. Но теперь важно не то, что думают и чувствуют англичане, а то, что они в состоянии сделать. А это равно нулю. Голоса английской печати, сетующие на распространение большевизма в Европе, — это лишь вынужденный сдавленный крик души у людей, не находящих выхода из положения. И эти голоса отражают мнение не только людей непосвященных; то, что думают подобные непосвященные люди о большевистской угрозе, вероятно, является также мнением всей руководящей верхушки Англии, которая, однако, не может отстаивать это мнение.
Утверждается, что папа намерен проявить активность в польском вопросе и попытаться выступить с посреднической миссией. В лице Сталина он нарвется не на того человека. Сталин вбил себе в голову — и это можно понять — ни с кем больше вообще не вести переговоров по польскому вопросу. Насколько ему уже удалось добиться этого, можно судить по тому, что теперь и бывший польский министр в эмиграции Миколайчик намеревается подчиниться воле Кремля — правда, протестуя при этом; но чего стоят сегодня такие протесты? Кстати, у поляков только один выбор — или быть насильственно истребленными, или подчиниться Кремлю. Перед глазами их руководящей прослойки — зловещий пример Болгарии, где уже казнено 1200 руководителей. Откровенные действия, о которых стоит помнить.
Развитие событий на востоке несколько обнадеживает нас. Наше наступление в Венгрии началось хорошо. Правда, продвижение вперед еще не настолько велико, чтобы совершенно воспрянуть духом. Надо подождать, пожалуй, еще несколько дней, чтобы получить возможность окончательно оценить это наступление. Шёрнеру удалось отбить очень сильные атаки у Шварцвассера. Это большой успех.
В Риме опять состоялись очень крупные коммунистические выступления. Англо-американские оккупанты совершенно бессильны против них, так как они проходят под опекой Кремля. Члены правительства Бономи производят впечатление старцев, восседающих на крыше и не знающих, как себе помочь. Они думают справиться с этими выступлениями, введя особенно жестокие антифашистские законы. Но теперь и это не поможет. Напротив, со всех сторон сообщается, что фашизм переживает в оккупированной противником Италии известный ренессанс.
Воскресенье проходит относительно спокойно. Я могу использовать его для чтения и завершения дел, накопившихся за неделю.
В воздушной войне все по-прежнему. Прифронтовые города на западе снова подверглись бомбежкам. Но там уже почти нечего разрушать.
Моральный дух наших войск и гражданского населения на западе надо считать несколько подорванным. События развиваются здесь так же, как на востоке примерно семь недель назад. Так что мы должны сделать все, чтобы восстановить твердость духа в наших войсках и среди гражданского населения на западе.
В День памяти героев Геринг возлагает венок у разрушенного памятника героям. А фюрер выступает с обращением к солдатам. В этом обращении он еще раз повторяет наши прежние военные тезисы. Обращение пронизано мужеством и решимостью и звучит на редкость убедительно.
На вечер мы готовим радиопередачу о Силезии, содержащую также сообщение о моей поездке в Лаубан и выдержки из моей речи в Гёрлице. Эта передача окажет исключительно положительное воздействие, ибо она пропитана сильным боевым духом. Моя речь в Гёрлице нашла широкое отражение и в печати. Я считаю, что подобные изъявления настроений не могут ныне не оказывать влияния. Мы должны постоянно напоминать народу основные тезисы, касающиеся ведения нами войны, и объяснять ему, что у нас нет иного выбора, кроме борьбы или смерти.
Вечером сообщается, что плацдарм у Ремагена все еще сохраняется. Нам не удалось его ликвидировать. Американцы владеют железнодорожным мостом через Рейн и навели рядом с ним еще два понтонных моста. Однако им не удалось расширить свой плацдарм, так как мы его держим под контролем. Находящиеся на плацдарме американские войска подвергаются сильному артиллерийскому обстрелу с нашей стороны. Большая часть наших войск подошла к Нижнему Мозелю. В остальном на западе в течение дня никаких сенсационных изменений не произошло.
Наше наступление в Венгрии дает медленные, но верные результаты. В общем и целом развитие событий там можно назвать благоприятным, мы существенно продвинулись вперед. Мы также продвинулись вперед у озера Веленце, так что теперь можно говорить о действительно крупном наступлении.
Шёрнер снова отбил все атаки у Шварцвассера, хотя Советы начали крупное наступление. И в районе Ратибора, где противник прилагает громадные усилия для восстановления утраченных позиций, все атаки отбиты. В Штригау Шёрнер еще не справился с окруженным советским гарнизоном, но надеется сделать это к понедельнику, так как к этому времени мы хотим послать в город делегацию нейтральных и германских журналистов, чтобы они удостоверились в совершенных там зверствах. У Губена достигнуто незначительное улучшение наших позиций. В районе Штеттина положение не ухудшилось. В целом же положение в Западной Пруссии стало исключительно критическим. В настоящий момент это наиболее уязвимое место на Восточном фронте.
Вечером я несколько часов нахожусь у фюрера. У меня создается впечатление, что фюрер полон исключительной уверенности и твердости, и его здоровье, мне кажется, находится в наилучшем состоянии. Я передаю имеющийся у меня лишний экземпляр книги Карлейля «Фридрих Великий», которая доставляет ему большую радость. Он подчеркивает, что мы должны сегодня подражать подобным великим примерам и что Фридрих Великий среди них — самая необыкновенная личность. Нам необходимо иметь честолюбивое стремление и ныне подать такой пример, на который последующие поколения в периоды аналогичных кризисов и трудностей могли бы ссылаться так же, как мы сегодня ссылаемся на героев прошлого.
Затем я подробно докладываю фюреру о своей поездке в Лаубан. Фюрер тоже придерживается мнения, что Шёрнер является одним из самых выдающихся наших военачальников. Он изъявляет намерение произвести Шёрнера в фельдмаршалы, считая его сейчас наиболее подходящей кандидатурой на этот чин. По его мнению, заслуга Шёрнера в том, что ему удалось в значительной мере стабилизировать немецкую оборону на фронте своих войск. Именно благодаря ему моральный дух войск там столь высок.
Я докладываю фюреру о радикальных методах, применяемых Шёрнером для достижения этой цели. Дезертиры не находят пощады. Их вешают на ближайшем дереве, а на шею им прикрепляют щит с надписью: «Я дезертир. Я отказался защищать германских женщин и детей и за это повешен». Такие методы, естественно, действуют. Во всяком случае, солдат в районе боев, где действуют войска Шёрнера, знает, что когда он находится впереди, то может умереть, а когда находится сзади — то должен. Это очень хорошая наука, которую каждый наверняка принимает к сведению.
Отражение советских атак у Шварцвассера и удержание наших позиций у Ратибора до сих пор еще обеспечивают безопасность района Моравска-Остравы, исключительно важного для нашего военного потенциала. Фюрер еще раз подчеркивает, что, по его мнению, у Советов нет намерения идти на Берлин. Он уже давно постоянно твердит это своим генералам, однако они не хотят его слушать. Если бы они его послушали, трагедии в Померании удалось бы избежать. Силы были сосредоточены перед Берлином, а их следовало перебросить в Померанию и отразить там ожидавшийся советский удар.
Значительную долю вины фюрер возлагает непосредственно на Гиммлера. Он говорит, что не раз требовал от Гиммлера перебросить наши войска в Померанию. Гиммлер позволил ввести себя в заблуждение неоднократными донесениями отдела иностранных армий, он поверил в то, что удар будет наноситься на Берлин, и в соответствии с этим и действовал. Я спрашиваю фюрера, почему он по таким важным вопросам ведения войны просто не отдает приказы. Фюрер отвечает, что в этом мало пользы, ибо, даже когда он отдает четкие приказы, их выполнение постоянно приостанавливают путем скрытого саботажа. В этой связи он сильно упрекает Гиммлера. Он ясно приказал создать в Померании сильный противотанковый заслон, но необходимые для этого противотанковые орудия не прибыли или прибыли слишком поздно и уже не смогли помочь. Итак, Гиммлер, очевидно, уже при первых своих шагах в качестве военачальника стал жертвой генштаба. Фюрер упрекает его в прямом неподчинении и намерен при следующей встрече очень серьезно высказать ему свое мнение и разъяснить, что если подобное повторится, то между ними произойдет непоправимый разрыв. Гиммлеру надо извлечь из этого урок, и я сам хочу поговорить с ним в этом смысле.
Я вообще считал неправильным поручать Гиммлеру командование группой армий. В данной ситуации это не его задача — прежде всего потому, что из-за этого может возникнуть угроза разрыва между ним и фюрером. Гиммлер не оправдал пока доверия как военачальник. Фюрер весьма недоволен им. Он убежден, что Померанию можно было бы удержать, если бы четко выполнили его приказ. Теперь сотни тысяч померанцев пали жертвами бешенства большевистской солдатни. Фюрер считает, что и здесь вину должен взять на себя Гиммлер. Фюрер намерен бороться с растущим неповиновением генералов путем создания летучих трибуналов под руководством генерала Хюбнера, задачей которых будет немедленно расследовать любое проявление неповиновения в среде командования вермахта, судить и расстреливать виновных по закону военного времени. Нельзя, чтобы в этой критической фазе войны каждый мог позволить себе делать, что захочет.
Но я думаю, что фюрер все же не берется за корень проблемы. Следовало бы обязательно провести чистку верхушки вермахта, ибо если в этой верхушке нет порядка, то нечего удивляться, что и подчиненные органы идут своими путями. Фюрер возражает мне на это, что у него нет человека, который, например, мог бы сейчас возглавить наши сухопутные войска. Он прав, говоря, что если бы он назначил на этот пост Гиммлера, то катастрофа была бы еще большей, чем нынешняя. Он намерен приказать теперь произвести в офицеры наиболее отличившихся на фронте солдат, невзирая на то, умеют ли они обходиться вилкой и ножом. Кавалеров рыцарского креста из числа рядового состава надо отозвать из боевых частей и обучить на офицеров.
Фюрер очень многого ожидает от нашей молодежи. Он ссылается на свой опыт в первой мировой войне, когда не было возможности произвести в офицеры солдата, пользовавшегося хорошей репутацией, если у него не было соответствующего положения в обществе. "Но чего стоит это положение в обществе в нынешнее критическое время! Нам надо сделать все, чтобы получить для фронта командиров, невзирая на то, вручило ли им общество диплом для руководства. Все эти меры очень хороши и определенно имеют большое значение. Но они довольно-таки — если не совсем — запоздали.
Я подробно докладываю фюреру о впечатлениях от своей поездки в Лаубан, детально описывая ужасы, с которыми сам столкнулся там. Фюрер считает, что отныне нам надо широко пропагандировать идею мести Советам. Мы должны теперь бросить свои наступательные силы на восток. На востоке решается все. Советы должны расплачиваться кровью за кровь; тогда, возможно, удастся образумить Кремль. Наши войска теперь обязаны выстоять и преодолеть страх перед большевизмом. Если мы действительно перейдем к массированному наступлению, то добьемся успеха, о чем свидетельствует развитие событий в Венгрии, которое фюрер считает весьма многообещающим. Остается надеяться, что таким оно будет и в дальнейшем.
Во всяком случае, фюрер считает, что начатая мною пропаганда по поводу зверств абсолютно правильна и должна проводиться дальше.
Что касается запада, то фюрер согласен с моим мнением о полном провале здесь. Очевидно, Рундштедт не справился с задачей командовать боями на западе. Он слишком стар и представляет школу, неспособную к ведению современной войны. Поэтому фюрер сместил его и назначил Кессельринга. Еще вечером он примет Рундштедта, чтобы сообщить ему об этом. Рундштедт, конечно, вполне порядочный офицер, оказавший нам большие услуги прежде всего при ликвидации заговора 20 июля. Поэтому фюрер хочет — я настойчиво предлагаю ему это — сместить Рундштедта в самой благородной форме.
Моделем фюрер, в общем, доволен. Но тот не смог полностью развернуться при Рундштедте. Если бы Моделю отдали весь запад, то его группа армий не находилась бы в таком состоянии.
Что касается морального духа на западе, то нам надо попытаться снова поднять его, частично насильственными средствами. Население, в том числе в районах, оккупированных противником, скоро опять придет в форму. Вполне объяснимо, что оно несколько утратило выдержку в результате многомесячных разрушительных воздушных налетов. Но, как показывает опыт, это состояние быстро меняется, как только прекращаются воздушные налеты и начинает одолевать голод. То, что кое-где в городах при вступлении англо-американцев вывешивались белые флаги, нельзя воспринимать слишком трагически. Во всяком случае, фюрер твердо убежден, что в ближайшие недели нам будет легче склонить население на свою сторону. Я подробно рассказываю ему о событиях в моем родном городе Рейдте, а также о своем намерении убрать посаженного американцами обер-бургомистра Фогельзанга с помощью создаваемой мною берлинской террористической группы. Фюрер вполне согласен с этим. Вообще мы перейдем теперь к активизации партизанской деятельности в оккупированных противником районах. Я могу положить этому хорошее начало в Рейдте. Прежде всего на службу к англо-американцам перешли священники. Здесь будет широкое поле деятельности для наших террористических групп. Впрочем, фюрер намерен, если мы опять вернем захваченные районы, предать этих священников военно-полевому суду, о котором они никогда не забудут.
Сильно заботит фюрера плацдарм у Ремагена. Впрочем, фюрер считает, что этот плацдарм имеет для нас и определенную выгоду. Если бы он не оказался слабым местом и американцы не смогли перебраться здесь через Рейн, то они, вероятно, сразу же принялись бы за Мозель, где наша линия обороны еще не была построена, и в результате возникла бы угроза форсирования ими Мозеля на широком фронте, что теперь фюрер исключает. Тем не менее то, что мост не был взорван, очевидно, при известных условиях можно объяснить саботажем или по крайней мере большой небрежностью. Фюрер назначил расследование и накажет виновных смертной казнью. Сам плацдарм фюрер считает явным свищом американцев. Он окружил теперь плацдарм тяжелыми орудиями, которые должны нанести тяжелейшие людские потери американским силам, сосредоточенным на плацдарме. Так что при всех обстоятельствах плацдарм не принесет американцам чистой радости.
Фюрер считает, что в общем и целом мы должны суметь удержать линию Мозель — Рейн. Это было бы еще терпимо даже с учетом того, что пришлось бы временно пожертвовать важнейшим германским районом. Фюрер очень озабочен тем, что в Трире была сдана без боя широкая полоса долговременных укреплений западного оборонительного вала. Он рассказывает мне, что пришел прямо в бешенство, когда ему сообщили об этом. Но что можно поделать? Есть определенный тип офицеров, которые просто не сознают, чего требует от них война, и прежде всего в моральном отношении. И в этом районе мы потеряли много немцев, попавших под господство врага. Нашей задачей по-прежнему будет политическая обработка их по радио, и нам, вероятно, удастся добиться быстрых результатов.
Во всяком случае, в отношении запада фюрер считает, что до некоторой степени мы уже можем быть довольны развитием событий, хотя и понесли чрезвычайно тяжелые потери. И речь идет о том, чтобы выстоять при любых обстоятельствах и удержать противника на стабильных оборонительных рубежах.
Приняты все меры для разрушения железнодорожного моста у Ремагена и наведенных рядом двух понтонных мостов. Для этого будут широко использованы как авиация, так и мелкие боевые средства ВМС. Кстати, противник находится в этом районе на правом берегу Рейна на исключительно неблагоприятном клочке земли, с которого ему очень трудно развертывать широкие операции.
О воздушной войне, собственно говоря, нового добавить нечего. Я докладываю фюреру, что последние налеты «москито» на Берлин были очень разрушительными. Очень сильно «москито», наверняка, будут досаждать нам весной и летом, так как их трудно или почти совсем невозможно сбивать. О воздушном терроре противника лучше всего молчать. Фюрер снова несколько раз резко говорил с Герингом, но безуспешно. Как личность Геринг совершенно опустился и впал в летаргию. Фюрер говорит об этом весьма недвусмысленно. Но невозможно побудить его произвести какие-либо кадровые перемещения в нашей военной авиации или хотя бы навязать Герингу трудолюбивого статс-секретаря, что я неустанно предлагаю сделать. Фюрер не ждет от этого слишком многого; кроме того, он утверждает, что у него нет человека, который мог бы подойти для такого поста. Я возражаю, что такой статс-секретарь по крайней мере мог бы навести порядок в неразберихе военной авиации; но фюрер считает, что если такой человек вообще захочет попытаться сделать это, то Геринг его быстро усмирит, ибо не потерпит возле себя видной личности; да, впрочем, у Геринга нет оснований опасаться такого человека, поскольку фюрер никогда не откажется от своего рейхсмаршала. Какая трагедия с нашей военной авиацией! Она пришла в полный упадок, и не видно возможности снова поднять ее. Она попросту утратила почву под ногами.
Продолжая разговор с фюрером, я очень энергично критикую лично Геринга и военную авиацию в целом. Я задаю фюреру недвусмысленный вопрос: неужели немецкий народ в конечном счете должен погибнуть из-за развала военной авиации, ибо все наши поражения, в общем-то, объясняются именно ее развалом? Фюрер все это признает, но, как я уже подчеркнул, не позволяет склонить себя на кадровые перемещения в военной авиации. Я прошу его хотя бы устранить разрастающуюся там коррупцию. Он считает, что этого нельзя сделать одним махом, а надо действовать постепенно, надо пытаться все больше подрывать мощные позиции Геринга и добиваться превращения его лишь в декоративную фигуру. Так, он дал поручение обергруппенфюреру СС Каммлеру наладить гарантированную доставку наших истребителей на аэродромы назначения. Сама военная авиация уже не способна на это. Какой позор для нее и ее боевой чести! Но что можно еще поделать, кроме как попытаться избавиться от зла, действуя с различных сторон? Однако я не скрываю от фюрера того факта, что развал военной авиации постепенно ведет к самым серьезным последствиям и для него самого. Народ упрекает его в том, что он не принимает никакого решения по проблеме воздушной войны, ибо каждый ведь знает, что в создании этой проблемы виноват Геринг. Народ с его нынешними бедами, конечно, невозможно убедить, приводя тот довод, что фюрер должен сохранить германскую верность по отношению к Герингу, о чем он постоянно говорит. Такой довод неубедителен, ибо, в конце концов, не можем же мы гибнуть из-за этого принципа.
Я сообщаю фюреру некоторые подробности о военной авиации, которые стали известны только в результате проверки подготовки к тотальной войне. Большинство их фюрер знает, они его совсем не волнуют, а только завершают картину, которую он уже составил себе о Геринге и военной авиации. Несмотря на это, я считаю, что должен настойчиво действовать и дальше в этом направлении по принципу: капля камень точит.
Что касается военно-политического положения, то у меня сложилось впечатление, что фюрер начинает постепенно вырабатывать по этому вопросу новую концепцию. Он уже обсудил ее с Риббентропом и достиг с ним полного взаимопонимания. Я настойчиво советую фюреру издать сейчас приказ относительно прекращения политической болтовни среди высокопоставленных государственных и партийных деятелей о военном положении. Это только снижает решимость и боевой дух. Лишь немногим должно быть дозволено открыто обсуждать друг с другом закулисные политические мотивы войны. Фюрер думает так же. Он рассказывает мне, например, что недавно Геринг пришел к нему с требованием создать новую политическую атмосферу в отношениях с лагерем противника. Фюрер на это ответил, что пусть Геринг лучше занимается созданием новой атмосферы в воздухе, что, конечно, абсолютно правильно.
В отношении лагеря наших противников фюрер по-прежнему убежден, что их коалиция развалится. Но он уже не думает, что инициатором будет Англия: если она и станет более трезво смотреть на вещи, это не будет иметь существенного значения. Дело теперь не в том, чего хочет Англия, а лишь в том, что она может, а сделать она уже совершенно ничего не может. Оппозиция курсу Черчилля пока незначительна, а значит, она не может и не смеет выражать своего мнения. Сам Черчилль — безумец, вбивший себе однажды в голову цель уничтожить Германию, даже если при этом погибнет Англия. Так что нам не остается ничего другого, как изыскивать новые возможности. Может быть, это, в общем, и хорошо, ибо если бы нам когда-нибудь удалось договориться с Востоком, то у нас появилась бы возможность нанести окончательный смертельный удар по Англии и война только тогда, собственно, и приобрела бы свой подлинный смысл.
Что касается Соединенных Штатов, то они хотят избавиться от Европы как конкурента и поэтому вообще не заинтересованы в дальнейшем сохранении того, что мы называем Западной Европой. Кроме того, они хотели бы втянуть Советы в войну на Тихом океане и были бы готовы принести ради этого любые жертвы в Европе. Кстати, повернуть курс военной политики в Англии и Соединенных Штатах очень трудно — если вообще не невозможно — еще и потому, что Рузвельт и особенно Черчилль вынуждены слишком считаться с общественным мнением своих стран. Кремль же избавлен от этой заботы, и Сталин в состоянии в течение одной ночи изменить свою военную политику на 180 градусов.
Итак, наша цель должна была бы заключаться в том, чтобы погнать Советы на востоке назад, нанося им самые тяжелые потери в живой силе и технике. Тогда Кремль, возможно, проявил бы больше уступчивости по отношению к нам. Сепаратный мир с ним, конечно, радикально изменил бы военное положение. Естественно, это не было бы достижением наших целей 1941 года, но фюрер все же надеется добиться раздела Польши, присоединить к сфере германского влияния Венгрию и Хорватию и получить свободу рук для проведения операций на западе. Такая цель, конечно, стоит усилий. Закончить войну на востоке и освободить руки для развертывания операций на западе — какая прекрасная идея! Поэтому фюрер также считает, что следует проповедовать месть по отношению к Востоку и ненависть по отношению к Западу. В конце концов, именно Запад вызвал эту войну и довел ее до таких ужасных масштабов. Ему мы обязаны нашими разрушенными городами и памятниками культуры, лежащими в развалинах. И если бы удалось отбросить англо-американцев, имея прикрытие с востока, то, без сомнения, была бы достигнута цель, состоящая в том, чтобы на все времена вытеснить Англию из Европы как нарушителя спокойствия.
Программа, изложенная мне здесь фюрером, грандиозна и убедительна. Ей недостает пока возможности для реализации. Эту возможность должны создать сначала наши солдаты на востоке. В качестве предпосылки ее осуществления необходимо несколько внушительных побед; и, судя по нынешнему положению, они, вероятно, достижимы. Для этого надо сделать все. Для этого мы должны трудиться, для этого мы должны бороться, и для этого мы должны во что бы то ни стало поднять на прежний уровень моральный дух нашего народа.
Я подробно сообщаю фюреру о своей поездке в Лаубан, в частности о ночной езде за линией большевистского фронта. Фюрер весьма удручен тем, что я так долго пребывал за линией фронта: ужасно, если бы я попал в руки противника. Кстати, фюрер разделяет мое мнение, что на большевистский террор нам надо ответить теперь организованным контртеррором. Нам надо непременно преодолеть страх перед большевиками, и мы это сделаем.
Разговор с фюрером в это воскресенье носит самый откровенный характер. Фюрер совершенно искренен со мной. Правда, я и на этот раз не добился успеха в самых важных военных вопросах. Но думаю, как я уже подчеркивал, что капля и здесь подточит камень. Я очень счастлив, что фюрер физически и духовно находится в исключительной форме, что он сохраняет ясность ума и непреклонность.
В приемной фюрера ожидают наши генералы. Вид этого сборища усталых людей действует прямо удручающе. Позорно, что фюрер имеет так мало авторитетных военных сотрудников. Среди них он сам — единственная выдающаяся личность. Но почему около него не образовался круг людей типа Гнейзенау и Шарнхорста? Я посчитал бы задачу найти для фюрера таких людей и отдать их в распоряжение фюрера своей самой приятной обязанностью. Просто прискорбно слышать, как в разговоре с подобными генералами Йодль хвастается по ничтожному поводу вроде права посещения бомбоубежища, словно речь идет о событии мирового значения. Настолько ничтожно большинство военных советников фюрера!
Дома я нахожу массу работы. Снова налет «москито». Я отношусь теперь к этим налетам не так легко, как прежде, поскольку они причиняют нам большой ущерб.
Вечером показывают новую кинохронику. В нее включены поистине захватывающие короткие репортажи из Лаубана и Гёрлица. Показывается и посещение фронта фюрером. Короче говоря, эта хроника — такой документ, с которым мы можем снова развернуть пропаганду. К сожалению, кинохроника может появляться теперь только нерегулярно, поскольку у нас нет необходимого сырья и нет возможности рассылать ленты для проката. Тем более нам надо стремиться превращать нерегулярно появляющуюся кинохронику в максимально действенную.
Воскресенье было насыщено событиями. Вообще я считаю хорошей традицией по воскресным вечерам регулярно ходить к фюреру, чтобы подробно с ним беседовать, а в остальные вечера не делать ему визитов. Один разговор с фюрером в неделю, подробный и насыщенный, действует, помоему, дольше, чем ежевечерние разговоры, от которых получаешь немного.
