(no subject)

[mincao]

ГЛАВА 3
Свобода мысли

Глагли немедленно поднялась и оказалась длинной как телеграфный столб. Выйдя на середину комнаты, она подбоченилась, умудрившись так вывернуть руки, словно в них нет суставов, и пошла боком, завернув носки внутрь. Подергав бедром как будто оно вывихнуто, она хрюкнула и сказала:

– Глобол обол укли огли глобол глугли глу, – после чего издала губами тот неприятный звук, который издают младенцы. Потом она села на место.

– Спасибо большое, – вежливо сказал Джон.

Но Глагли не ответила, ибо говорить не умела, ударившись обо что-то в детстве.

– Ну, она тебе угодила? – спросил Болт.

– Я не все разобрал...

– А почему? – сказала женщина в очках, не то гувернантка, не то сиделка при Глагли. – Потому что вам нужна красота. Пора понять, что гротеск – это пафос современной музыки.

– Выражает первобытное отчаяние, – прибавил кто-то.

– Реальность треснула по всем швам, – пояснил толстый юноша, который напился лекарства и лежал на спине, сладостно улыбаясь.

– Наше искусство, – продолжала сиделка, – должно быть жестоким.

– Мы потеряли идеалы на войне, – сказал молодой Сноб, – в дерьме, и в крови, и в грязи. Поэтому мы жестоки и откровенны.

– Простите, – сказал Джон, – воевали, собственно, ваши отцы, а они живут тихо, мирно.

– Мещанин! – вскричали Снобы и повскакивали с мест.

– Если вы воевали сами, – сказал Джон, отшатываясь от летящей в него реторты, – почему вы одеты, как подростки?

– Мы молоды! – орали все. – Мы – новое искусство, мы – мятеж!

– Нам не до гуманизмов, – прибавил один из бородатых, ловко ударяя Джона под коленку.

– Мы отбросили запреты! – завопила худая старая девица, а шесть других девиц вцепились Джону в лицо. Он кинулся на пол, вскочил, побежал к выходу, за ним летели какие-то колбы, а на улице собаки помчались за ним, люди же кидали в него всякий мусор и орали:

– Мещанин! Лицемер! Сквалыга!

ГЛАВА 4
Самый главный

Наконец он выбежал за город и присел отдохнуть, думая о том, не вернуться ли к лорду Блазну. Кругом лежала равнина, на Востоке темнели горы. Солнце спускалось. Джон с трудом поднялся и побрел на Запад. Вскоре солнце скрылось и стал накрапывать дождь.

Примерно через милю он увидел человека, который чинил забор, куря сигару, и спросил у него, как пройти к морю.

– Нзна... – сказал человек, не оборачиваясь.

– А где тут можно переночевать?

– Нзна...

– А вы не дадите мне хлеба?

– Еще чего! – сказал человек. – Это нарушило бы экономический закон. – Джон не уходил, и он прибавил:

– Пошел, пошел! Не люблю бездельников.

Джон заковылял дальше, но вскоре услышал, что человек этот (как оказалось, носивший фамилию Маммон) его зовет.

– Что? – крикнул Джон.

– Иди сюда! – отвечал м-р Маммон. Джон так устал и проголодался, что послушно побрел к нему. Мистер Маммон уже не работал, он курил сидя.

– Где штаны порвал? – спросил он Джона.

– Я поспорил со Снобами, в Гнуснополе.

– Какие еще Снобы?

– А вы их не знаете?

– В жизни не слыхал.

– А Гнуснополь вы видели?

– Видел? Да он мне принадлежит.

– Как это?

– А на что они живут, по-твоему?

– Я об этом не думал.

– Все как один работают на меня, – сказал Маммон, – Одни пишут, другие получают доход с моей земли. «Снобы»... выдумывают же всякую чушь в свободное время... когда лоботрясов не бьют, – и он зорко взглянул на Джона, и снова принялся чинить забор.

– Чего ждешь? – спросил он. – Пошел, пошел!