![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
mincaoДля Майка весна приходила ни тогда, когда под окнами маминой кухни появлялись первые крокусы, или когда дети приносили в школу всяких тварей, и даже ни тогда, когда вашингтонские сенаторы начинали бейсбольный сезон (и весьма честно терпели поражение), а только тогда, когда отец звал Майка, чтобы тот помог ему вытолкнуть из сарая их доморощенный комбайн. Передняя часть комбайна - это старая модель "Форда", задняя - пикап с прицепом, сооруженным из двери старого курятника. Если зима была не слишком холодной, им вдвоем удавалось вытолкнуть его на дорогу. В пикапе не было дверей, не было также ветрового стекла. Сиденьем служила половинка старого дивана, который Вилл Хэнлон утащил со свалки Дерри. Ручка коробки передач заканчивалась стеклянным дверным набалдашником.
Они выталкивали комбайн на дорогу, стоя по сторонам его, потом его разгоняли, и Вилл запрыгивал внутрь, включал зажигание, пытался подать искру, нажимал на сцепление, включал первую передачу своей большой рукой, лежащей на дверном набалдашнике. Затем он кричал: "Стукни меня по хребту!".
И опять выжимал сцепление, и старый двигатель "Форда" кашлял, задыхался, пыхтел, давал обороты... и иногда действительно начинал двигаться, шел сначала рывками, затем ровно. Вилл вырывался на дорогу к ферме Рулин, затем сворачивал на их дорогу (поедь он другой дорогой, ненормальный папаша Генри Бауэрса, возможно, размозжил бы ему башку выстрелом из ружья) и затем поворачивал обратно; освобожденный двигатель трещал без умолку, Майк прыгал от восторга, кричал, а его мама стояла в дверях кухни, вытирая руки о полотенце и делая вид, что она недовольна, хотя на самом деле это было не так.
Иногда машина не желала ехать, и Майк должен был ждать, пока отец выйдет из сарая с рукояткой для завода, что-то бормоча про себя. Майк был совершенно уверен, что бормотал он ругательства, и тогда он побаивался отца (и только намного позднее, во время одного из бесконечных посещений больничной палаты, где умирал Вилл Хэнлон, он понял: отец бормотал, потому что боялся рукоятки для завода, однажды она вырвалась, вылетела из паза и разорвала ему рот).
- Стой там. Майки, - говорил отец, вставляя рукоятку в паз у основания радиатора. И когда машина наконец-то начинала двигаться, он обычно говорил, что в будущем году обязательно поменяет ее на "Шевроле", но никогда не менял. Этот гибрид старого "Форда" и пикапа все еще валялся у них дома, в сорняках, даже оси и двери курятника.
Когда машина шла и Майк сидел на месте пассажира, вдыхая горячее масло и синие выхлопные газы, приходя в восторг от резкого ветра, который врывался через незастекленное окно, где когдато было ветровое стекло, он обычно думал: "Вот и снова весна. Мы все пробуждаемся". И в душе его поднималась радость, сотрясавшая стены обычно и без того радостного пространства. Он чувствовал любовь ко всему и вся, и особенно к отцу, который улыбался ему широкой улыбкой и кричал:
- Давай, Майки! Мы поднимем ветер этим малышом! Мы заставим птиц искать укрытия!
Затем машина вырывалась на дорогу, задние ее колеса отплевывали грязь и серые комья глины, а они подпрыгивали на диванном сиденье в открытом кузове, смеясь как ненормальные. Вилл вел "Форд" через высокую траву заднего поля, предназначенного на сенокосы, либо к южному полю (картофель), западному полю (кукуруза и бобовые) или к восточному полю (горох, кабачки, тыква). Птицы вспархивали перед машиной и в ужасе разлетались. Однажды взлетела куропатка - великолепная птица, коричневая, как позднеосенний дуб, взрывной шелест ее крыльев не заглушал даже тарахтящий мотор.
Те поездки были для Майка началом весны.
Работа начиналась с уборки камней. Каждый день в течение недели они брали "Форд" и загружали его камнями, которые могли сломать лезвие бороны, когда придет время ворочать землю. Иногда машина застревала в весенней грязи, и Вилл мрачно бормотал... проклятия, как догадывался Майк. Некоторые из слов и выражений он знал, другие, например "сын блудницы", озадачивали его. Он наткнулся на это слово в Библии, и понял, что блудница - это просто женщина, родом из города, называемого Вавилон. Как-то раз он настроился спросить об этом отца, но "Форд" был по днище в грязи, на челе отца собирались грозовые тучи, и он решил подождать до другого раза. Позднее, в том же году, он спросил об этом Ричи Тозиера, которому его отец объяснил, что блудница - это женщина, которой платили за то, что она занималась сексом с мужчинами.
- Что такое "заниматься сексом"? - спросил Майк, и Ричи ушел, держась за голову.
Как-то раз Майк спросил отца, почему, хотя они каждый год в апреле убирают камни, в апреле следующего года их становится еще больше.
Время было перед заходом солнца, это был последний день уборки камней в том году, они стояли у места свалки. Грязная разбитая колея, которую всерьез нельзя было назвать дорогой, вела от их западного поля к этому оврагу у берега Кендускеаг. Овраг был завален камнями, которые собирались с земли Вилла за все эти годы.
Глядя на эту неплодородную почву, которую он возделывал сначала один, а затем с помощью сына Вилл зажег сигарету и сказал:
- Мой отец обычно говорил мне, что Бог любит камни, мух, сорняки и бедных людей превыше всего из всех Его созданий, и вот почему Он сотворил их так много.
- Но каждый год они как будто возвращаются.
- Да, думаю, возвращаются, - сказал Вилл. - Только так я могу это объяснить.
Вдали с Кендускеага в сумеречном закате, сделавшем воду оранжевокрасной, послышался крик гагары. Это был такой щемяще одинокий крик, что усталые руки Майка покрылись гусиной кожей. - Я люблю тебя, папа, - сказал он вдруг, чувствуя такой прилив любви, что слезы выступили у него в глазах.
- Да, я тоже люблю тебя. Майки, - сказал отец и крепко стиснул его своими сильными руками. У своей щеки Майк чувствовал шершавую ткань фланелевой рубашки отца.
- Что ты скажешь на то, чтобы нам вернуться? У нас есть время каждому принять ванну перед тем, как добрая женщина накроет на стол ужин.
- Ага, - сказал Майк.
- Сам ага, - сказал Вилл Хэнлон, и оба они засмеялись, чувствуя усталость и радость, чувствуя, что руки и ноги работали, но не переработали, руки загрубели от камней, но не болели мучительно.
"Вот и весна, - думал Майк той ночью, засыпая в своей комнате, пока мать и отец в соседней комнате смотрели "Молодоженов". - Вот и снова весна, спасибо Тебе, Господи, Большое Тебе спасибо". И засыпая, погружаясь в сон, он услышал, как опять закричала гагара, и отдаленность ее болота незаметно перешла в его сновидения. Весна была напряженным временем, но и добрым.
После сбора камней Вилл ставил "Форд" в высокой траве за домом и выводил из сарая трактор. Затем начиналось боронование: отец вел трактор, а Майк либо сидел сзади, держась зажелезное сиденье, либо шел рядом, собирая камни, которые они пропустили, и отшвыривая их в сторону. Затем шла посадка, а за ней летняя работа: рыхлейие... рыхление... рыхление. Мать снова чистила Лари, Мо и Керли, трех своих пугал, а Майк помогал отцу делать приспособления наверху каждой головы, набитой соломой. Приспособление представляло собой наушники с отрезанными концами. Вы плотно привязывали длинную намазанную воском и канифолью веревку к середине наушников, и когда ветер дул через них, появлялся на редкость страшный звук - какой-то хриплый стон. Поедающие урожай птицы довольно скоро решали, что Лари, Мо и Керли не представляют никакой угрозы, но поддувала всегда их отпугивали.
В июле было мотыжение и начинался сбор урожая: сначала горох и редис, затем салат и помидоры, которые созревали в теплице, затем кукуруза и бобы в августе, еще кукуруза и бобы в сентябре, затем тыква и кабачки. Где-то посредине всего этого подходил молодой картофель, и тогда, так как дни укорачивались и воздух становился резче, они с отцом принимались за приспособления к чучелам (иногдазимой они исчезали, каждую весну им приходилось делать новые). Вилл звал Нормана Садлера (который был такой же неразговорчивый, как и его сын Муз, но намного добрее), и Норми приходил со своей картофелекопалкой.
В течение следующих трех недель они все работали на сборе картофеля. Кроме членов семьи. Вилл нанимал в помощь трехчетырех старшеклассников, платя им четверть доллара за бочку. "Форд" ехал вдоль рядов четвертого, самого большого поля, на малой скорости, борт откидывался, задняя часть заполнялась бочками, на каждой было отмечено имя того, кто ее наполняет, а в конце дня Вилл открывал свой старый лоснившийся бумажник и платил каждому сборщику наличными. Майку тоже платил, также, как и его матери, - это были их деньги, и Вилл Хэнлон никогда не спрашивал их, что они с ними делают. Когда Майку исполнилось пять лет - достаточно, как потом говорил ему Вилл, чтобы держать тяпку и различать сорняки и горох, ему была выделена на ферме пятипроцентная доля. Каждый год ему выделялось по проценту, и каждый год, после Дня Благодарения, Вилл подсчитывал доходы фермы и вычитал долю Майка... но Майк никогда не видел тех денег. Они шли на счет колледжа, и к ним ни при каких обстоятельствах дотрагиваться было нельзя.
Наконец наступал день, когда Норми Садлер увозил свою картофелекопалку домой; к тому времени воздух становился серым и холодным и на куче оранжевых тыкв, сложенных у сарая, появлялся иней.
Майк обычно стоял в дверях (нос красный, грязные руки засунуты в карманы джинсов) и наблюдал, как отец сначала уводит трактор, а затем "Форд" назад в сарай. Он думал: "Мы готовы снова заснуть. Весна... исчезла, лето... прошло. Урожай... собран". Все, что оставалось теперь, это отходящая осень: деревья без листьев, замерзшая почва, ледяное обрамление берегов Кендускеаг.
На полях вороны иногда опускались на плечи Ларри, Мо и Керли и оставались там столько, сколько им хотелось. Пугала были безголосы, безопасны.
Майк не приходил в смятение от мысли, что закончился еще один год, - в девять и десять лет он был еще слишком мал, чтобы иметь склонность к страшным мыслям, к тому же так много предстояло впереди: катание на санках в Маккаронпарке (или Рулинхилл, если вы смелые, хотя главным образом там катались большие ребята), катание на коньках, игра в снежки, строительство снежных крепостей. Пора было подумать о снегоступах, чтобы пойти с отцом за рождественской елкой, и о лыжах "Нордика", которые, может, будут, а может, и не будут к Рождеству.
Зима - хорошее время, но смотреть, как отец едет на "Форде" назад в сарай (весна исчезла, лето прошло, урожай собран) всегда было все же грустно, и то, что стаи птиц отправлялись на зиму к югу, заставляло его чувствовать грусть, а косой луч света порой вызывал желание заплакать без всякой причины. Мы готовимся снова уснуть...
Они выталкивали комбайн на дорогу, стоя по сторонам его, потом его разгоняли, и Вилл запрыгивал внутрь, включал зажигание, пытался подать искру, нажимал на сцепление, включал первую передачу своей большой рукой, лежащей на дверном набалдашнике. Затем он кричал: "Стукни меня по хребту!".
И опять выжимал сцепление, и старый двигатель "Форда" кашлял, задыхался, пыхтел, давал обороты... и иногда действительно начинал двигаться, шел сначала рывками, затем ровно. Вилл вырывался на дорогу к ферме Рулин, затем сворачивал на их дорогу (поедь он другой дорогой, ненормальный папаша Генри Бауэрса, возможно, размозжил бы ему башку выстрелом из ружья) и затем поворачивал обратно; освобожденный двигатель трещал без умолку, Майк прыгал от восторга, кричал, а его мама стояла в дверях кухни, вытирая руки о полотенце и делая вид, что она недовольна, хотя на самом деле это было не так.
Иногда машина не желала ехать, и Майк должен был ждать, пока отец выйдет из сарая с рукояткой для завода, что-то бормоча про себя. Майк был совершенно уверен, что бормотал он ругательства, и тогда он побаивался отца (и только намного позднее, во время одного из бесконечных посещений больничной палаты, где умирал Вилл Хэнлон, он понял: отец бормотал, потому что боялся рукоятки для завода, однажды она вырвалась, вылетела из паза и разорвала ему рот).
- Стой там. Майки, - говорил отец, вставляя рукоятку в паз у основания радиатора. И когда машина наконец-то начинала двигаться, он обычно говорил, что в будущем году обязательно поменяет ее на "Шевроле", но никогда не менял. Этот гибрид старого "Форда" и пикапа все еще валялся у них дома, в сорняках, даже оси и двери курятника.
Когда машина шла и Майк сидел на месте пассажира, вдыхая горячее масло и синие выхлопные газы, приходя в восторг от резкого ветра, который врывался через незастекленное окно, где когдато было ветровое стекло, он обычно думал: "Вот и снова весна. Мы все пробуждаемся". И в душе его поднималась радость, сотрясавшая стены обычно и без того радостного пространства. Он чувствовал любовь ко всему и вся, и особенно к отцу, который улыбался ему широкой улыбкой и кричал:
- Давай, Майки! Мы поднимем ветер этим малышом! Мы заставим птиц искать укрытия!
Затем машина вырывалась на дорогу, задние ее колеса отплевывали грязь и серые комья глины, а они подпрыгивали на диванном сиденье в открытом кузове, смеясь как ненормальные. Вилл вел "Форд" через высокую траву заднего поля, предназначенного на сенокосы, либо к южному полю (картофель), западному полю (кукуруза и бобовые) или к восточному полю (горох, кабачки, тыква). Птицы вспархивали перед машиной и в ужасе разлетались. Однажды взлетела куропатка - великолепная птица, коричневая, как позднеосенний дуб, взрывной шелест ее крыльев не заглушал даже тарахтящий мотор.
Те поездки были для Майка началом весны.
Работа начиналась с уборки камней. Каждый день в течение недели они брали "Форд" и загружали его камнями, которые могли сломать лезвие бороны, когда придет время ворочать землю. Иногда машина застревала в весенней грязи, и Вилл мрачно бормотал... проклятия, как догадывался Майк. Некоторые из слов и выражений он знал, другие, например "сын блудницы", озадачивали его. Он наткнулся на это слово в Библии, и понял, что блудница - это просто женщина, родом из города, называемого Вавилон. Как-то раз он настроился спросить об этом отца, но "Форд" был по днище в грязи, на челе отца собирались грозовые тучи, и он решил подождать до другого раза. Позднее, в том же году, он спросил об этом Ричи Тозиера, которому его отец объяснил, что блудница - это женщина, которой платили за то, что она занималась сексом с мужчинами.
- Что такое "заниматься сексом"? - спросил Майк, и Ричи ушел, держась за голову.
Как-то раз Майк спросил отца, почему, хотя они каждый год в апреле убирают камни, в апреле следующего года их становится еще больше.
Время было перед заходом солнца, это был последний день уборки камней в том году, они стояли у места свалки. Грязная разбитая колея, которую всерьез нельзя было назвать дорогой, вела от их западного поля к этому оврагу у берега Кендускеаг. Овраг был завален камнями, которые собирались с земли Вилла за все эти годы.
Глядя на эту неплодородную почву, которую он возделывал сначала один, а затем с помощью сына Вилл зажег сигарету и сказал:
- Мой отец обычно говорил мне, что Бог любит камни, мух, сорняки и бедных людей превыше всего из всех Его созданий, и вот почему Он сотворил их так много.
- Но каждый год они как будто возвращаются.
- Да, думаю, возвращаются, - сказал Вилл. - Только так я могу это объяснить.
Вдали с Кендускеага в сумеречном закате, сделавшем воду оранжевокрасной, послышался крик гагары. Это был такой щемяще одинокий крик, что усталые руки Майка покрылись гусиной кожей. - Я люблю тебя, папа, - сказал он вдруг, чувствуя такой прилив любви, что слезы выступили у него в глазах.
- Да, я тоже люблю тебя. Майки, - сказал отец и крепко стиснул его своими сильными руками. У своей щеки Майк чувствовал шершавую ткань фланелевой рубашки отца.
- Что ты скажешь на то, чтобы нам вернуться? У нас есть время каждому принять ванну перед тем, как добрая женщина накроет на стол ужин.
- Ага, - сказал Майк.
- Сам ага, - сказал Вилл Хэнлон, и оба они засмеялись, чувствуя усталость и радость, чувствуя, что руки и ноги работали, но не переработали, руки загрубели от камней, но не болели мучительно.
"Вот и весна, - думал Майк той ночью, засыпая в своей комнате, пока мать и отец в соседней комнате смотрели "Молодоженов". - Вот и снова весна, спасибо Тебе, Господи, Большое Тебе спасибо". И засыпая, погружаясь в сон, он услышал, как опять закричала гагара, и отдаленность ее болота незаметно перешла в его сновидения. Весна была напряженным временем, но и добрым.
После сбора камней Вилл ставил "Форд" в высокой траве за домом и выводил из сарая трактор. Затем начиналось боронование: отец вел трактор, а Майк либо сидел сзади, держась зажелезное сиденье, либо шел рядом, собирая камни, которые они пропустили, и отшвыривая их в сторону. Затем шла посадка, а за ней летняя работа: рыхлейие... рыхление... рыхление. Мать снова чистила Лари, Мо и Керли, трех своих пугал, а Майк помогал отцу делать приспособления наверху каждой головы, набитой соломой. Приспособление представляло собой наушники с отрезанными концами. Вы плотно привязывали длинную намазанную воском и канифолью веревку к середине наушников, и когда ветер дул через них, появлялся на редкость страшный звук - какой-то хриплый стон. Поедающие урожай птицы довольно скоро решали, что Лари, Мо и Керли не представляют никакой угрозы, но поддувала всегда их отпугивали.
В июле было мотыжение и начинался сбор урожая: сначала горох и редис, затем салат и помидоры, которые созревали в теплице, затем кукуруза и бобы в августе, еще кукуруза и бобы в сентябре, затем тыква и кабачки. Где-то посредине всего этого подходил молодой картофель, и тогда, так как дни укорачивались и воздух становился резче, они с отцом принимались за приспособления к чучелам (иногдазимой они исчезали, каждую весну им приходилось делать новые). Вилл звал Нормана Садлера (который был такой же неразговорчивый, как и его сын Муз, но намного добрее), и Норми приходил со своей картофелекопалкой.
В течение следующих трех недель они все работали на сборе картофеля. Кроме членов семьи. Вилл нанимал в помощь трехчетырех старшеклассников, платя им четверть доллара за бочку. "Форд" ехал вдоль рядов четвертого, самого большого поля, на малой скорости, борт откидывался, задняя часть заполнялась бочками, на каждой было отмечено имя того, кто ее наполняет, а в конце дня Вилл открывал свой старый лоснившийся бумажник и платил каждому сборщику наличными. Майку тоже платил, также, как и его матери, - это были их деньги, и Вилл Хэнлон никогда не спрашивал их, что они с ними делают. Когда Майку исполнилось пять лет - достаточно, как потом говорил ему Вилл, чтобы держать тяпку и различать сорняки и горох, ему была выделена на ферме пятипроцентная доля. Каждый год ему выделялось по проценту, и каждый год, после Дня Благодарения, Вилл подсчитывал доходы фермы и вычитал долю Майка... но Майк никогда не видел тех денег. Они шли на счет колледжа, и к ним ни при каких обстоятельствах дотрагиваться было нельзя.
Наконец наступал день, когда Норми Садлер увозил свою картофелекопалку домой; к тому времени воздух становился серым и холодным и на куче оранжевых тыкв, сложенных у сарая, появлялся иней.
Майк обычно стоял в дверях (нос красный, грязные руки засунуты в карманы джинсов) и наблюдал, как отец сначала уводит трактор, а затем "Форд" назад в сарай. Он думал: "Мы готовы снова заснуть. Весна... исчезла, лето... прошло. Урожай... собран". Все, что оставалось теперь, это отходящая осень: деревья без листьев, замерзшая почва, ледяное обрамление берегов Кендускеаг.
На полях вороны иногда опускались на плечи Ларри, Мо и Керли и оставались там столько, сколько им хотелось. Пугала были безголосы, безопасны.
Майк не приходил в смятение от мысли, что закончился еще один год, - в девять и десять лет он был еще слишком мал, чтобы иметь склонность к страшным мыслям, к тому же так много предстояло впереди: катание на санках в Маккаронпарке (или Рулинхилл, если вы смелые, хотя главным образом там катались большие ребята), катание на коньках, игра в снежки, строительство снежных крепостей. Пора было подумать о снегоступах, чтобы пойти с отцом за рождественской елкой, и о лыжах "Нордика", которые, может, будут, а может, и не будут к Рождеству.
Зима - хорошее время, но смотреть, как отец едет на "Форде" назад в сарай (весна исчезла, лето прошло, урожай собран) всегда было все же грустно, и то, что стаи птиц отправлялись на зиму к югу, заставляло его чувствовать грусть, а косой луч света порой вызывал желание заплакать без всякой причины. Мы готовимся снова уснуть...
no subject
Date: 2006-02-19 10:16 pm (UTC)no subject
Date: 2006-02-19 10:34 pm (UTC)no subject
Date: 2006-02-19 10:41 pm (UTC)no subject
Date: 2006-02-20 08:00 am (UTC)Ты все испортил, Витя.
СК потому так популярен, что во-первых умеет писать, а во-вторых, умеет писать чтиво, в тч "ужжасы". Он на самом деле умеет писать страшно, хоть и не делает это в последние лет 5-10.
no subject
Date: 2006-02-20 11:03 am (UTC)