традиционный Геббельс
Mar. 5th, 2008 04:23 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
mincao5 марта 1945 года, понедельник [c. 1-44 (+ с.7а)]
предыдущий день здесь
На померанском фронте продолжаются тяжелые бои с Советами, продвигающимися на север. Из района своего вклинения между Драмбургом и Лабесом противник подошел с юга вплотную к... [...и так далее]
Трудная проблема возникает сейчас для нас потому, что наше население сравнительно благожелательно относится к англо-американцам в захваченных ими западных районах. Я, в сущности, не ожидал этого; в частности, я верил, что фольксштурм будет сражаться лучше, чем было на самом деле. Но не следовало забывать, что население очень сильно пострадало от воздушных налетов и поэтому было совершенно сломлено. Таким образом, когда оно немного придет в себя, вероятно, оно опять станет вести себя по-прежнему. Во всяком случае, англо-американцы чрезвычайно рекламируют такое отношение к ним населения. Однако они не сознают, что проявляемое дружелюбие — притворство.
В западном вражеском лагере по-прежнему отмечается исключительно резкая критика ялтинских решений. Она постепенно растет как в Англии, так и в Соединенных Штатах. Недоверие к Кремлю сохраняется, и оно поддерживается событиями в Румынии и Финляндии. Некоторые американские сенаторы очень резко выступили против политики Рузвельта. Но я могу лишь опять подчеркнуть, что эти признаки начинающегося прозрения пока не имеют какого-либо политического значения.
Более важно отметить забастовки рабочих, непрерывно возникающие и в Англии, и в США. Они позволяют сделать вывод о серьезном ослаблении морального духа, в частности среди рабочих обоих этих западных государств. Забастовки возникают в основном по ничтожным поводам — доказательство того, что за этим кроется руководящая рука Кремля.
Чрезвычайно мрачно описывается также англо-американскими корреспондентами положение в Сербии. Тито усердно трудится над включением всей Сербии в сферу влияния Кремля. Голод в Сербии создает для этого наилучшие предпосылки.
Примечательно заявление госдепартамента США о том, что Соединенные Штаты по-прежнему признают Прибалтийские государства и предоставляют их дипломатическим представителям экстерриториальные права. Это заявление США едва ли можно понять. Военно-политическое положение в целом граничит почти с безумием. Оно полно поистине кричащих противоречий, которые вообще больше не доступны пониманию непосвященных людей.
Кроме того, Сталин создает все новые военные факты, которые обеспечивают ему преимущество перед Рузвельтом и Черчиллем. В Померании для нас сейчас создалось поистине безнадежное положение. Развитие событий там дает повод для самых серьезных опасений. Наш фронт там совершенно разорван, и в настоящий момент не видно, как мы могли бы занять здесь снова прочные оборонительные позиции. Многие наши самые лучшие части в этом районе либо отрезаны, либо вообще окружены. Конечно, мы пытаемся перебросить туда с берлинского фронта все, что еще можно взять отсюда; но это опять-таки приглашение Сталину как можно быстрее решиться на удар по Берлину.
Развитие событий в Финляндии зашло теперь настолько далеко, что финское правительство объявляет войну Германии. Надо учесть, что Маннергейм капитулировал, чтобы обеспечить мир Финляндии. После этого национальная руководящая верхушка медленно подавляется, Сталин отрезает Финляндию от внешнего мира, а затем Финляндия должна — уже на другой стороне — снова вступить в войну. Вот результат политики Маннергейма. Такова цена «прозорливости», проявленной маршалом, вступившим на скользкий путь политики.
Как Румыния идет прямо к хаосу, так, я считаю, и Финляндия ненадолго отстанет от нее. Советы требуют сейчас выдачи еще оставшихся в живых руководителей бывшего финского сопротивления; между прочим, они откровенно добиваются отстранения Рюти.
В рейхе отвратительная погода: снег, дождь, холод и ледяной ветер. Я использовал воскресенье, чтобы немного отдохнуть. Но работу, конечно, нельзя прервать.
К сожалению, за прошедшие 24 часа опять были совершены массированные воздушные налеты на территорию рейха. Их число вообще невозможно больше подсчитать. Американцы летают, почти не встречая сопротивления, над всей территорией рейха, разрушая один город за другим и нанося нашему военному потенциалу такой ущерб, который уже нельзя восполнить.
В полдень я воспользовался возможностью почитать кое-что. В частности, меня увлекает сейчас книга Карлейля о Фридрихе Великом. Какой пример для нас и какое утешение и ободрение в эти трудные дни! Сердце снова учащенно бьется от этого описания. В прусско-германской истории были времена, когда судьбы государства и народа находились на острие ножа в еще большей степени, чем сегодня. И тогда народ и государство спасали отдельные великие личности; то же самое должно произойти и сегодня.
Правда, из-за развития военных событий иногда кажется, что у нас остается лишь небольшая надежда на какие-то ощутимые перемены. На западе противник за воскресенье во многих местах достиг Рейна. Мосты через Рейн нами взорваны. Плацдарм, который мы намеревались создать вокруг Нёйса, выглядит теперь едва ли осуществимым. Противник стоит уже в восьми километрах от Кёльна. Хотя он и потерял с начала своего наступления 960 танков, что означают для него такие потери при его военном превосходстве? Сдержать его можно только ценой потерь в живой силе.
Еще хуже положение на востоке. Особенно резко обострилось оно в районе Померании. Вклинения или, скорее, прорывы противника носят здесь поистине роковой характер. Советские танки уже находятся под Кольбергом. Наши позиции в Померании можно считать окончательно разорванными. Противник сумел соединить оба своих клина; между ними еще находятся очень крупные германские силы, и враг стремится сейчас создать вокруг них три роковых котла. Такое развитие событий оказывает почти потрясающее воздействие. К тому же противник провел мощные атаки на Бреслау, где уже пробился к центру города. В районе Лаубана наша собственная атака, к несчастью, опять не удалась. Вдобавок вскоре мы ожидаем крупное наступление Советов на район Моравска-Остравы. Здесь нам надо было бы любой ценой отразить вражеское наступление, ибо, потеряв еще и эту промышленную область, мы едва ли сумеем обойтись остающимся военным потенциалом.
Вечером был с докладом у фюрера. В отличие от последней встречи я нахожу его несколько подавленным, что также объяснимо, если учесть развитие военных действий. К тому же он немного нездоров; я замечаю с ужасом, что нервная дрожь его левой руки значительно усилилась. Его поездка на фронт в это воскресенье прошла хорошо. Фюрер вернулся оттуда с большими впечатлениями. Генералы проявили себя с лучшей стороны, а солдаты приветствовали фюрера возгласами ликования. Но, к сожалению, фюрер отказывается дать сообщение в печати о своем посещении фронта. Оно было бы сегодня необходимым как хлеб насущный.
Что касается положения на востоке, то фюрер надеется еще на возможность поправить дела в Померании. Он направил сейчас туда крупные войсковые формирования, которые должны оказать помощь в критических местах. Правда, я опасаюсь, что этих формирований будет недостаточно для действенного отражения наступления Советов. Восстановить разорванный фронт исключительно трудно. К тому же Гиммлер болен; правда, он продолжает руководить своей группой армий, но ведь известно, с какими трудностями это связано.
Фюрер снова подчеркивает, что в отличие от генштаба он ожидал удара Советов сначала по Померании, а не по Берлину. Таким образом, фюрер еще раз оказался прав со своим прогнозом. Тем не менее генштаб неправильно использовал силы, сосредоточив их на Одере для прикрытия Берлина. Гиммлер тоже считал, что удар сначала последует по Берлину. Фюрер сказал, что он позволил генштабу уговорить себя. Но теперь поздно исправлять ошибку. Мы вынуждены теперь опять заниматься временным латанием дыр. Я не понимаю, почему фюрер, имея такой трезвый ум, не может одержать верх над генштабом, ибо, в конце концов, он ведь фюрер, и он обязан приказывать. Впрочем, фюрер правильно говорит, что положение на востоке надо оценивать, соотнося с ситуацией, которая рисовалась нам примерно четыре недели назад. Поэтому он прав, заявляя, что, несмотря ни на что, сегодня можно еще констатировать облегчение. Четыре недели назад положение было таково, что большинство военных экспертов считало, что у нас нет абсолютно никаких шансов. Как справедливо заметил фюрер, в Берлине уже подумывали об отъезде, считая столицу потерянной. Если бы тогда фюрер сам не приехал в Берлин, и не взял дела в свои руки, то сегодня наши войска, возможно, уже находились бы на Эльбе.
Я подробно докладываю фюреру о своем разговоре с генералом Власовым, в частности о средствах, которые он использовал по поручению Сталина поздней осенью 1941 года для спасения Москвы. Советский Союз находился тогда точно в такой же ситуации, как мы сейчас. Но тогда Советы приняли самые решительные меры, на которые сегодня у разного рода наших руководителей не хватает мужества. Я докладываю фюреру свой план — собрать солдат, находящихся на колесах, и создать из них новые части. Фюрер одобряет этот план. Он также соглашается образовать теперь в Берлине несколько женских батальонов. Есть множество женщин, выражающих желание пойти сейчас на фронт, и фюрер считает, что, раз они идут добровольно, значит, несомненно, будут сражаться как фанатики. Надо использовать их на втором рубеже; тогда у мужчин пропадет желание отступать с первого.
Что касается фронта в Силезии, то фюрер считает его пока стабильным. Он весьма доволен работой, которую проделал здесь Шёрнер. Наивысшую оценку дает он и деятельности Ханке. Он слышал речь Ханке по радио, и она ему очень понравилась.
Несколько беспокоит фюрера Моравска-Остравский промышленный район. В этом районе Советы сосредоточили много войск, и через несколько дней здесь надо ожидать вражеского удара. Фюрер полон решимости держаться здесь при любых обстоятельствах, то есть насколько хватит наших сил. 6 марта, в ближайший вторник, начинается наше наступление в Венгрии. Фюрер опасается, что противник уже узнал о сосредоточении наших войск в этом районе и соответственно подготовился к отпору. Тем не менее он надеется, что наше наступление завершится полным успехом. Ведь здесь к наступлению у нас готовы отборные войска под командованием Зеппа Дитриха.
Генштаб сознает сейчас необходимость нашего удара в Венгрии, хотя до сих пор всячески противился мысли о том, что сначала нам надо проявлять активность здесь. Но теперь, прежде всего в связи с проблемой обеспечения бензином, он осознал, что нам надо при любых обстоятельствах удержаться в Венгрии, если мы не хотим совсем отказываться от ведения моторизованной войны. Фюрер прав, говоря, что Сталин имеет целый ряд выдающихся военачальников, но ни одного гениального стратега; ибо если бы он имел его, то советский удар наносился бы, например, не по барановскому плацдарму, а в Венгрии. Если бы нас лишили венгерской и австрийской нефти, то мы оказались бы вообще неспособными к контрнаступлению, которое мы планируем на востоке.
Большое беспокойство, конечно, доставляет фюреру положение на западе. И здесь также можно считать фронт большей частью разорванным. Тем не менее фюрер полагает, что мы должны суметь удержать Рейн, поскольку это важный оборонительный рубеж. Он отдал приказ действовать при всех обстоятельствах так, чтобы можно было удержать на западном берегу Рейна еще несколько плацдармов. На западе недостает больше оружия, чем солдат. Тем не менее фюрер считает, что нам надо по возможности больше мобилизовать и обучать солдат, ибо недостаток оружия, конечно же, не избавляет нас от обязанности подготовки необходимых контингентов войск на возможный крайний случай.
Модель частично утратил контроль за событиями на западе. Но его нельзя винить за это. На западе было слишком мало войск. Если бы мы на самом деле не смогли больше держаться на западе, то, как я настойчиво доказывал фюреру, рухнул бы наш последний военно-политический тезис, англо-американцы продвинулись бы до Центральной Германии и у них не было бы ни малейшего повода вообще вступать с нами в переговоры.
Наша задача должна состоять сейчас в том, чтобы выстоять при любых обстоятельствах. Хотя кризис в лагере противника и принимает значительные размеры, еще вопрос, дойдет ли дело до взрыва, пока мы в состоянии оказывать какое-то сопротивление. Такой взрыв в лагере противника, пока мы еще не повергнуты, является предпосылкой для успешного окончания войны.
Фюрер снова резко критикует генштаб. Я же задаю ему вопрос, насколько серьезно может повлиять такая критика. Ему надо послать генштаб к черту, если он создает для него такие трудности. В ответ на это фюрер приводит высказывание Бисмарка, который как-то заявил, что справился бы с датчанами, австрийцами и французами, но только не с бюрократами в собственном рейхе. Однако Бисмарк не имел такой власти, какой располагает сегодня фюрер. Фюрер прав, говоря, что военная реформа во Франции была проведена не в ходе Французской революции, а лишь во время наполеоновских войн. Сталин же своевременно провел эту реформу и поэтому пользуется сейчас ее выгодами. Если такая реформа будет навязана нам сегодня нашими поражениями, то для окончательного успеха она слишком запоздала. Фюрер считает, как и прежде, что нам нужно суметь как-то опять закрепиться на западе и на востоке. Как это должно произойти, он и сам пока еще не знает.
Фюрер очень энергично высказывается против мер помощи англо-американским военнопленным, переведенным сейчас с востока под Берлин. Речь идет примерно о 78 тысячах человек, которых невозможно больше нормально обеспечивать, которые завшивели и большей частью больны дизентерией. В нынешних условиях им едва ли можно помочь. Может быть, удастся подключить женевский Красный Крест, чтобы создать им снова какой-то человеческий базис для существования.
Что касается оценки политического положения, то фюрер весьма обнадежен. И он с удовлетворением отмечает рост политического кризиса в лагере противника. Но я возражаю ему, что для нас этот кризис развивается слишком медленно. Вопрос в том, можем ли мы ждать, пока этот кризис окончательно созреет. Фюрер прав, говоря, что Англия очень устала от войны. И он обратил внимание на сообщение из Вашингтона, что США по-прежнему признают Прибалтийские государства. Таким образом, кажется, за кулисами назревает серьезный раскол между англо-американским и советским лагерями. Однако этот раскол, как я вынужден постоянно подчеркивать, не так значителен, чтобы облегчить сейчас наше положение.
Фюрер убежден, что если какая-то держава в лагере противника и захочет вступить первой в переговоры с нами, то при любых обстоятельствах это будет Советский Союз. Сталин испытывает очень большие трудности в своих отношениях с англо-американцами, и к тому же он стоит теперь во главе одного из государств, которое хочет вернуться домой с военной добычей, как и мы. Так что настанет день, когда ему надоедят вечные споры с англо-американцами и он будет искать другие возможности. Его тактика в Румынии и Финляндии, подчеркивает фюрер, не говоря уже о польском вопросе, прямо-таки отпугивает англо-американцев. Фюрер предвидит изрядное дипломатическое фиаско для Сан-Франциско. Но предпосылка для наших переговоров с той или другой стороной — военный успех. Сталину тоже надо пострадать, прежде чем он захочет иметь дело с нами.
Фюрер правильно подчеркивает, что Сталин сумел бы, скорее всего, осуществить изменение курса военной политики, ибо ему нет надобности обращать внимание на общественное мнение в своей стране. Иначе обстоит дело с Англией. Совершенно несущественно, склонен ли Черчилль проводить другую военную политику: если бы он и захотел этого, то не смог бы. Он слишком зависим от внутриполитических сил, которые в своем большинстве уже наполовину большевизировались. А у Рузвельта нет даже ни малейшего измерения идти по этому пути.
Фюрер думает найти возможность договориться с Советским Союзом, а затем с жесточайшей энергией продолжить войну с Англией. Ибо Англия всегда была нарушителем спокойствия в Европе. Если бы она была окончательно изгнана из Европы, то мы жили бы по крайней мере известный период времени в условиях спокойствия.
Советские зверства, конечно, ужасны и сильно воздействуют на концепцию фюрера. Но ведь и монголы, как и Советы сегодня, бесчинствовали в свое время в Европе, не оказав при этом влияния на политическое разрешение тогдашних противоречий. Нашествия с востока приходят и откатываются, а Европа должна с ними справляться.
Я докладываю фюреру о своем плане пропагандистского изобличения советских зверств и намерении использовать для этого Гудериана. Фюрер полностью согласен с этим планом. Он одобряет мысль, чтобы явные национал-социалисты несколько сдерживались при выступлениях о советских зверствах, поскольку наши сообщения тогда приобретут больший Международный резонанс. Во всяком случае, надо внести полную ясность в оценку большевизма. Зверства настолько ужасны, что об этом нельзя оставлять в неведении народ. Сердце замирает при чтении сообщений об этом. Но какая польза жаловаться! Нам надо как-то попытаться выбраться из дилеммы, принявшей сейчас такой поистине ужасающий характер.
Затем я еще раз возвращаюсь к вопросу о нашей военной авиации. Фюрер разражается безудержной критикой в адрес Геринга и наших ВВС. Он видит в Геринге подлинного виновника развала авиации. Но я задаю ему вопрос, почему же он тогда не позволяет сменить командование ВВС. Фюрер считает, что нет подходящего преемника. В промышленности эксперты намного грамотнее, чем в военной авиации, из рядов которой не вышел ни один выдающийся руководитель. Сейчас впервые в качестве истребителя начали использовать ME-262, и эти самолеты действуют довольно успешно. Однако фюрер несколько колеблется; у него зародилась идея: а не стоит ли применять их в больших масштабах для обороны наземных объектов? Он питает здесь некоторые надежды. В остальном он считает авиацию крупным банкротом. Но ведь все мы знали это давно и постоянно твердили об этом фюреру; однако в командовании военной авиацией ничего не изменилось, чем и объясняется ее развал.
Я сообщаю фюреру, что на Восточном фронте погиб Хадамовски, и это потрясает фюрера. Он просит меня позаботиться о том, чтобы ни при каких обстоятельствах не попал на фронт доктор Науман. Он считает, что нам надо теперь по возможности держать руководителей вместе, так как они насущно необходимы нам в эти кризисные времена.
Я смог еще рассказать фюреру некоторые подробности дрезденской катастрофы. Фюрер говорит мне, что госпожа Раубаль написала ему злое, полное возмущения письмо. Она вела себя во время дрезденской катастрофы исключительно храбро.
В этой связи я сообщаю также фюреру, что Магда с детьми хочет оставаться со мной при любых обстоятельствах, даже если Берлин подвергнется нападению и будет окружен. Фюрер после некоторого колебания дает на это согласие.
Далее я докладываю фюреру о деле Фромма. Фромм, проявив трусость перед врагом, а именно перед заговорщиками 20 июля, несомненно, заслуживает смерти. Но при нынешнем руководстве в Верховном народном суде нельзя ожидать вынесения ему смертного приговора. Фюрер вновь возвращается к мысли назначить Франка председателем Верховного народного суда. Хотя он и не идеальный кандидат, но все же политический судья. У нас нет никого другого, и я также не смог предложить ему какую-либо другую кандидатуру.
В целом фюрер опять производит на меня очень сильное впечатление. Его нисколько не поколебали ужасные удары, которым мы снова теперь подвергаемся. Его стойкость поразительна. Если кто и справится с нынешним кризисом, так только он. Нет никого другого, кто хотя бы отдаленно мог сравниться с ним.
Во всяком случае, нам надо руководствоваться сейчас принципом: при любых обстоятельствах успешно закончить войну, а если это окажется невозможным, то с честью бороться до конца. Нам надо быть готовыми к любому исходу и сжигать за собой мосты. Так мы скорее всего сумеем прийти к победе.
Затем я недолго беседовал еще с послом Хевелем. Он рассказал, что Риббентроп усердно старается сейчас установить контакты с западными странами, но что в настоящий момент на это нет никаких надежд. Как с английской, так и с американской стороны не проявляется ни малейшего желания к этому. Черчилль и Рузвельт полностью отвергают такие контакты. Мы точно знаем это через наши связи в Стокгольме и Ватикане. Ясно, что в политическом отношении сейчас ничего нельзя сделать, не добившись военных успехов. Так что можно было бы безустанно бросать клич: королевство за один успех! Что касается политических возможностей для завершения войны, то говорить об этом в настоящий момент, с одной стороны, слишком поздно, а с другой — слишком рано. Нынешняя обстановка не дает для этого никаких оснований. Хевель считает также, что успехи наших подводных лодок сейчас больше не производят впечатления на лагерь противника: они слишком запоздали. Как английская, так и американская стороны по-прежнему преследуют цель сначала разгромить нас, а затем посмотреть, к чему это приведет. Хевель рассказал мне, что в 1941-1942 годах Риббентроп неоднократно предлагал фюреру заключить мир с Москвой, так как считал, что самое позднее через год на этом театре военных действий появится американский военный потенциал, но фюрер категорически отверг это предложение. Я не думаю, что это соответствует действительности. Во всяком случае, Риббентроп совершил бы тяжелую ошибку, не заручившись сначала поддержкой плана другими сотрудниками фюрера. Он превратил внешнюю политику в тайную науку, которую понимал только сам, а теперь он терпит провал с этой своей наукой. Хевель считает довольно бесперспективными наши попытки внести какой-то политический вклад в наш успех. Я по-прежнему думаю, что главная вина за это лежит на Риббентропе. Мне не нравится, когда Хевель говорит, что Риббентроп в настоящий момент совершенно обескуражен. Риббентроп заслужил более серьезной кары, чем уныние и депрессия. Он был злым духом фюрера, толкал его из одной крайности в другую.
В имперской канцелярии господствует довольно подавленное настроение. Я чаще всего совсем не хожу туда, так как такое настроение постоянно заражает. Генералы повесили голову, и только один фюрер держит ее в этой ситуации высоко.
Поздно вечером я возвращаюсь домой и погружаюсь в работу. Она всегда лучшее лекарство.
предыдущий день здесь
На померанском фронте продолжаются тяжелые бои с Советами, продвигающимися на север. Из района своего вклинения между Драмбургом и Лабесом противник подошел с юга вплотную к... [...и так далее]
Трудная проблема возникает сейчас для нас потому, что наше население сравнительно благожелательно относится к англо-американцам в захваченных ими западных районах. Я, в сущности, не ожидал этого; в частности, я верил, что фольксштурм будет сражаться лучше, чем было на самом деле. Но не следовало забывать, что население очень сильно пострадало от воздушных налетов и поэтому было совершенно сломлено. Таким образом, когда оно немного придет в себя, вероятно, оно опять станет вести себя по-прежнему. Во всяком случае, англо-американцы чрезвычайно рекламируют такое отношение к ним населения. Однако они не сознают, что проявляемое дружелюбие — притворство.
В западном вражеском лагере по-прежнему отмечается исключительно резкая критика ялтинских решений. Она постепенно растет как в Англии, так и в Соединенных Штатах. Недоверие к Кремлю сохраняется, и оно поддерживается событиями в Румынии и Финляндии. Некоторые американские сенаторы очень резко выступили против политики Рузвельта. Но я могу лишь опять подчеркнуть, что эти признаки начинающегося прозрения пока не имеют какого-либо политического значения.
Более важно отметить забастовки рабочих, непрерывно возникающие и в Англии, и в США. Они позволяют сделать вывод о серьезном ослаблении морального духа, в частности среди рабочих обоих этих западных государств. Забастовки возникают в основном по ничтожным поводам — доказательство того, что за этим кроется руководящая рука Кремля.
Чрезвычайно мрачно описывается также англо-американскими корреспондентами положение в Сербии. Тито усердно трудится над включением всей Сербии в сферу влияния Кремля. Голод в Сербии создает для этого наилучшие предпосылки.
Примечательно заявление госдепартамента США о том, что Соединенные Штаты по-прежнему признают Прибалтийские государства и предоставляют их дипломатическим представителям экстерриториальные права. Это заявление США едва ли можно понять. Военно-политическое положение в целом граничит почти с безумием. Оно полно поистине кричащих противоречий, которые вообще больше не доступны пониманию непосвященных людей.
Кроме того, Сталин создает все новые военные факты, которые обеспечивают ему преимущество перед Рузвельтом и Черчиллем. В Померании для нас сейчас создалось поистине безнадежное положение. Развитие событий там дает повод для самых серьезных опасений. Наш фронт там совершенно разорван, и в настоящий момент не видно, как мы могли бы занять здесь снова прочные оборонительные позиции. Многие наши самые лучшие части в этом районе либо отрезаны, либо вообще окружены. Конечно, мы пытаемся перебросить туда с берлинского фронта все, что еще можно взять отсюда; но это опять-таки приглашение Сталину как можно быстрее решиться на удар по Берлину.
Развитие событий в Финляндии зашло теперь настолько далеко, что финское правительство объявляет войну Германии. Надо учесть, что Маннергейм капитулировал, чтобы обеспечить мир Финляндии. После этого национальная руководящая верхушка медленно подавляется, Сталин отрезает Финляндию от внешнего мира, а затем Финляндия должна — уже на другой стороне — снова вступить в войну. Вот результат политики Маннергейма. Такова цена «прозорливости», проявленной маршалом, вступившим на скользкий путь политики.
Как Румыния идет прямо к хаосу, так, я считаю, и Финляндия ненадолго отстанет от нее. Советы требуют сейчас выдачи еще оставшихся в живых руководителей бывшего финского сопротивления; между прочим, они откровенно добиваются отстранения Рюти.
В рейхе отвратительная погода: снег, дождь, холод и ледяной ветер. Я использовал воскресенье, чтобы немного отдохнуть. Но работу, конечно, нельзя прервать.
К сожалению, за прошедшие 24 часа опять были совершены массированные воздушные налеты на территорию рейха. Их число вообще невозможно больше подсчитать. Американцы летают, почти не встречая сопротивления, над всей территорией рейха, разрушая один город за другим и нанося нашему военному потенциалу такой ущерб, который уже нельзя восполнить.
В полдень я воспользовался возможностью почитать кое-что. В частности, меня увлекает сейчас книга Карлейля о Фридрихе Великом. Какой пример для нас и какое утешение и ободрение в эти трудные дни! Сердце снова учащенно бьется от этого описания. В прусско-германской истории были времена, когда судьбы государства и народа находились на острие ножа в еще большей степени, чем сегодня. И тогда народ и государство спасали отдельные великие личности; то же самое должно произойти и сегодня.
Правда, из-за развития военных событий иногда кажется, что у нас остается лишь небольшая надежда на какие-то ощутимые перемены. На западе противник за воскресенье во многих местах достиг Рейна. Мосты через Рейн нами взорваны. Плацдарм, который мы намеревались создать вокруг Нёйса, выглядит теперь едва ли осуществимым. Противник стоит уже в восьми километрах от Кёльна. Хотя он и потерял с начала своего наступления 960 танков, что означают для него такие потери при его военном превосходстве? Сдержать его можно только ценой потерь в живой силе.
Еще хуже положение на востоке. Особенно резко обострилось оно в районе Померании. Вклинения или, скорее, прорывы противника носят здесь поистине роковой характер. Советские танки уже находятся под Кольбергом. Наши позиции в Померании можно считать окончательно разорванными. Противник сумел соединить оба своих клина; между ними еще находятся очень крупные германские силы, и враг стремится сейчас создать вокруг них три роковых котла. Такое развитие событий оказывает почти потрясающее воздействие. К тому же противник провел мощные атаки на Бреслау, где уже пробился к центру города. В районе Лаубана наша собственная атака, к несчастью, опять не удалась. Вдобавок вскоре мы ожидаем крупное наступление Советов на район Моравска-Остравы. Здесь нам надо было бы любой ценой отразить вражеское наступление, ибо, потеряв еще и эту промышленную область, мы едва ли сумеем обойтись остающимся военным потенциалом.
Вечером был с докладом у фюрера. В отличие от последней встречи я нахожу его несколько подавленным, что также объяснимо, если учесть развитие военных действий. К тому же он немного нездоров; я замечаю с ужасом, что нервная дрожь его левой руки значительно усилилась. Его поездка на фронт в это воскресенье прошла хорошо. Фюрер вернулся оттуда с большими впечатлениями. Генералы проявили себя с лучшей стороны, а солдаты приветствовали фюрера возгласами ликования. Но, к сожалению, фюрер отказывается дать сообщение в печати о своем посещении фронта. Оно было бы сегодня необходимым как хлеб насущный.
Что касается положения на востоке, то фюрер надеется еще на возможность поправить дела в Померании. Он направил сейчас туда крупные войсковые формирования, которые должны оказать помощь в критических местах. Правда, я опасаюсь, что этих формирований будет недостаточно для действенного отражения наступления Советов. Восстановить разорванный фронт исключительно трудно. К тому же Гиммлер болен; правда, он продолжает руководить своей группой армий, но ведь известно, с какими трудностями это связано.
Фюрер снова подчеркивает, что в отличие от генштаба он ожидал удара Советов сначала по Померании, а не по Берлину. Таким образом, фюрер еще раз оказался прав со своим прогнозом. Тем не менее генштаб неправильно использовал силы, сосредоточив их на Одере для прикрытия Берлина. Гиммлер тоже считал, что удар сначала последует по Берлину. Фюрер сказал, что он позволил генштабу уговорить себя. Но теперь поздно исправлять ошибку. Мы вынуждены теперь опять заниматься временным латанием дыр. Я не понимаю, почему фюрер, имея такой трезвый ум, не может одержать верх над генштабом, ибо, в конце концов, он ведь фюрер, и он обязан приказывать. Впрочем, фюрер правильно говорит, что положение на востоке надо оценивать, соотнося с ситуацией, которая рисовалась нам примерно четыре недели назад. Поэтому он прав, заявляя, что, несмотря ни на что, сегодня можно еще констатировать облегчение. Четыре недели назад положение было таково, что большинство военных экспертов считало, что у нас нет абсолютно никаких шансов. Как справедливо заметил фюрер, в Берлине уже подумывали об отъезде, считая столицу потерянной. Если бы тогда фюрер сам не приехал в Берлин, и не взял дела в свои руки, то сегодня наши войска, возможно, уже находились бы на Эльбе.
Я подробно докладываю фюреру о своем разговоре с генералом Власовым, в частности о средствах, которые он использовал по поручению Сталина поздней осенью 1941 года для спасения Москвы. Советский Союз находился тогда точно в такой же ситуации, как мы сейчас. Но тогда Советы приняли самые решительные меры, на которые сегодня у разного рода наших руководителей не хватает мужества. Я докладываю фюреру свой план — собрать солдат, находящихся на колесах, и создать из них новые части. Фюрер одобряет этот план. Он также соглашается образовать теперь в Берлине несколько женских батальонов. Есть множество женщин, выражающих желание пойти сейчас на фронт, и фюрер считает, что, раз они идут добровольно, значит, несомненно, будут сражаться как фанатики. Надо использовать их на втором рубеже; тогда у мужчин пропадет желание отступать с первого.
Что касается фронта в Силезии, то фюрер считает его пока стабильным. Он весьма доволен работой, которую проделал здесь Шёрнер. Наивысшую оценку дает он и деятельности Ханке. Он слышал речь Ханке по радио, и она ему очень понравилась.
Несколько беспокоит фюрера Моравска-Остравский промышленный район. В этом районе Советы сосредоточили много войск, и через несколько дней здесь надо ожидать вражеского удара. Фюрер полон решимости держаться здесь при любых обстоятельствах, то есть насколько хватит наших сил. 6 марта, в ближайший вторник, начинается наше наступление в Венгрии. Фюрер опасается, что противник уже узнал о сосредоточении наших войск в этом районе и соответственно подготовился к отпору. Тем не менее он надеется, что наше наступление завершится полным успехом. Ведь здесь к наступлению у нас готовы отборные войска под командованием Зеппа Дитриха.
Генштаб сознает сейчас необходимость нашего удара в Венгрии, хотя до сих пор всячески противился мысли о том, что сначала нам надо проявлять активность здесь. Но теперь, прежде всего в связи с проблемой обеспечения бензином, он осознал, что нам надо при любых обстоятельствах удержаться в Венгрии, если мы не хотим совсем отказываться от ведения моторизованной войны. Фюрер прав, говоря, что Сталин имеет целый ряд выдающихся военачальников, но ни одного гениального стратега; ибо если бы он имел его, то советский удар наносился бы, например, не по барановскому плацдарму, а в Венгрии. Если бы нас лишили венгерской и австрийской нефти, то мы оказались бы вообще неспособными к контрнаступлению, которое мы планируем на востоке.
Большое беспокойство, конечно, доставляет фюреру положение на западе. И здесь также можно считать фронт большей частью разорванным. Тем не менее фюрер полагает, что мы должны суметь удержать Рейн, поскольку это важный оборонительный рубеж. Он отдал приказ действовать при всех обстоятельствах так, чтобы можно было удержать на западном берегу Рейна еще несколько плацдармов. На западе недостает больше оружия, чем солдат. Тем не менее фюрер считает, что нам надо по возможности больше мобилизовать и обучать солдат, ибо недостаток оружия, конечно же, не избавляет нас от обязанности подготовки необходимых контингентов войск на возможный крайний случай.
Модель частично утратил контроль за событиями на западе. Но его нельзя винить за это. На западе было слишком мало войск. Если бы мы на самом деле не смогли больше держаться на западе, то, как я настойчиво доказывал фюреру, рухнул бы наш последний военно-политический тезис, англо-американцы продвинулись бы до Центральной Германии и у них не было бы ни малейшего повода вообще вступать с нами в переговоры.
Наша задача должна состоять сейчас в том, чтобы выстоять при любых обстоятельствах. Хотя кризис в лагере противника и принимает значительные размеры, еще вопрос, дойдет ли дело до взрыва, пока мы в состоянии оказывать какое-то сопротивление. Такой взрыв в лагере противника, пока мы еще не повергнуты, является предпосылкой для успешного окончания войны.
Фюрер снова резко критикует генштаб. Я же задаю ему вопрос, насколько серьезно может повлиять такая критика. Ему надо послать генштаб к черту, если он создает для него такие трудности. В ответ на это фюрер приводит высказывание Бисмарка, который как-то заявил, что справился бы с датчанами, австрийцами и французами, но только не с бюрократами в собственном рейхе. Однако Бисмарк не имел такой власти, какой располагает сегодня фюрер. Фюрер прав, говоря, что военная реформа во Франции была проведена не в ходе Французской революции, а лишь во время наполеоновских войн. Сталин же своевременно провел эту реформу и поэтому пользуется сейчас ее выгодами. Если такая реформа будет навязана нам сегодня нашими поражениями, то для окончательного успеха она слишком запоздала. Фюрер считает, как и прежде, что нам нужно суметь как-то опять закрепиться на западе и на востоке. Как это должно произойти, он и сам пока еще не знает.
Фюрер очень энергично высказывается против мер помощи англо-американским военнопленным, переведенным сейчас с востока под Берлин. Речь идет примерно о 78 тысячах человек, которых невозможно больше нормально обеспечивать, которые завшивели и большей частью больны дизентерией. В нынешних условиях им едва ли можно помочь. Может быть, удастся подключить женевский Красный Крест, чтобы создать им снова какой-то человеческий базис для существования.
Что касается оценки политического положения, то фюрер весьма обнадежен. И он с удовлетворением отмечает рост политического кризиса в лагере противника. Но я возражаю ему, что для нас этот кризис развивается слишком медленно. Вопрос в том, можем ли мы ждать, пока этот кризис окончательно созреет. Фюрер прав, говоря, что Англия очень устала от войны. И он обратил внимание на сообщение из Вашингтона, что США по-прежнему признают Прибалтийские государства. Таким образом, кажется, за кулисами назревает серьезный раскол между англо-американским и советским лагерями. Однако этот раскол, как я вынужден постоянно подчеркивать, не так значителен, чтобы облегчить сейчас наше положение.
Фюрер убежден, что если какая-то держава в лагере противника и захочет вступить первой в переговоры с нами, то при любых обстоятельствах это будет Советский Союз. Сталин испытывает очень большие трудности в своих отношениях с англо-американцами, и к тому же он стоит теперь во главе одного из государств, которое хочет вернуться домой с военной добычей, как и мы. Так что настанет день, когда ему надоедят вечные споры с англо-американцами и он будет искать другие возможности. Его тактика в Румынии и Финляндии, подчеркивает фюрер, не говоря уже о польском вопросе, прямо-таки отпугивает англо-американцев. Фюрер предвидит изрядное дипломатическое фиаско для Сан-Франциско. Но предпосылка для наших переговоров с той или другой стороной — военный успех. Сталину тоже надо пострадать, прежде чем он захочет иметь дело с нами.
Фюрер правильно подчеркивает, что Сталин сумел бы, скорее всего, осуществить изменение курса военной политики, ибо ему нет надобности обращать внимание на общественное мнение в своей стране. Иначе обстоит дело с Англией. Совершенно несущественно, склонен ли Черчилль проводить другую военную политику: если бы он и захотел этого, то не смог бы. Он слишком зависим от внутриполитических сил, которые в своем большинстве уже наполовину большевизировались. А у Рузвельта нет даже ни малейшего измерения идти по этому пути.
Фюрер думает найти возможность договориться с Советским Союзом, а затем с жесточайшей энергией продолжить войну с Англией. Ибо Англия всегда была нарушителем спокойствия в Европе. Если бы она была окончательно изгнана из Европы, то мы жили бы по крайней мере известный период времени в условиях спокойствия.
Советские зверства, конечно, ужасны и сильно воздействуют на концепцию фюрера. Но ведь и монголы, как и Советы сегодня, бесчинствовали в свое время в Европе, не оказав при этом влияния на политическое разрешение тогдашних противоречий. Нашествия с востока приходят и откатываются, а Европа должна с ними справляться.
Я докладываю фюреру о своем плане пропагандистского изобличения советских зверств и намерении использовать для этого Гудериана. Фюрер полностью согласен с этим планом. Он одобряет мысль, чтобы явные национал-социалисты несколько сдерживались при выступлениях о советских зверствах, поскольку наши сообщения тогда приобретут больший Международный резонанс. Во всяком случае, надо внести полную ясность в оценку большевизма. Зверства настолько ужасны, что об этом нельзя оставлять в неведении народ. Сердце замирает при чтении сообщений об этом. Но какая польза жаловаться! Нам надо как-то попытаться выбраться из дилеммы, принявшей сейчас такой поистине ужасающий характер.
Затем я еще раз возвращаюсь к вопросу о нашей военной авиации. Фюрер разражается безудержной критикой в адрес Геринга и наших ВВС. Он видит в Геринге подлинного виновника развала авиации. Но я задаю ему вопрос, почему же он тогда не позволяет сменить командование ВВС. Фюрер считает, что нет подходящего преемника. В промышленности эксперты намного грамотнее, чем в военной авиации, из рядов которой не вышел ни один выдающийся руководитель. Сейчас впервые в качестве истребителя начали использовать ME-262, и эти самолеты действуют довольно успешно. Однако фюрер несколько колеблется; у него зародилась идея: а не стоит ли применять их в больших масштабах для обороны наземных объектов? Он питает здесь некоторые надежды. В остальном он считает авиацию крупным банкротом. Но ведь все мы знали это давно и постоянно твердили об этом фюреру; однако в командовании военной авиацией ничего не изменилось, чем и объясняется ее развал.
Я сообщаю фюреру, что на Восточном фронте погиб Хадамовски, и это потрясает фюрера. Он просит меня позаботиться о том, чтобы ни при каких обстоятельствах не попал на фронт доктор Науман. Он считает, что нам надо теперь по возможности держать руководителей вместе, так как они насущно необходимы нам в эти кризисные времена.
Я смог еще рассказать фюреру некоторые подробности дрезденской катастрофы. Фюрер говорит мне, что госпожа Раубаль написала ему злое, полное возмущения письмо. Она вела себя во время дрезденской катастрофы исключительно храбро.
В этой связи я сообщаю также фюреру, что Магда с детьми хочет оставаться со мной при любых обстоятельствах, даже если Берлин подвергнется нападению и будет окружен. Фюрер после некоторого колебания дает на это согласие.
Далее я докладываю фюреру о деле Фромма. Фромм, проявив трусость перед врагом, а именно перед заговорщиками 20 июля, несомненно, заслуживает смерти. Но при нынешнем руководстве в Верховном народном суде нельзя ожидать вынесения ему смертного приговора. Фюрер вновь возвращается к мысли назначить Франка председателем Верховного народного суда. Хотя он и не идеальный кандидат, но все же политический судья. У нас нет никого другого, и я также не смог предложить ему какую-либо другую кандидатуру.
В целом фюрер опять производит на меня очень сильное впечатление. Его нисколько не поколебали ужасные удары, которым мы снова теперь подвергаемся. Его стойкость поразительна. Если кто и справится с нынешним кризисом, так только он. Нет никого другого, кто хотя бы отдаленно мог сравниться с ним.
Во всяком случае, нам надо руководствоваться сейчас принципом: при любых обстоятельствах успешно закончить войну, а если это окажется невозможным, то с честью бороться до конца. Нам надо быть готовыми к любому исходу и сжигать за собой мосты. Так мы скорее всего сумеем прийти к победе.
Затем я недолго беседовал еще с послом Хевелем. Он рассказал, что Риббентроп усердно старается сейчас установить контакты с западными странами, но что в настоящий момент на это нет никаких надежд. Как с английской, так и с американской стороны не проявляется ни малейшего желания к этому. Черчилль и Рузвельт полностью отвергают такие контакты. Мы точно знаем это через наши связи в Стокгольме и Ватикане. Ясно, что в политическом отношении сейчас ничего нельзя сделать, не добившись военных успехов. Так что можно было бы безустанно бросать клич: королевство за один успех! Что касается политических возможностей для завершения войны, то говорить об этом в настоящий момент, с одной стороны, слишком поздно, а с другой — слишком рано. Нынешняя обстановка не дает для этого никаких оснований. Хевель считает также, что успехи наших подводных лодок сейчас больше не производят впечатления на лагерь противника: они слишком запоздали. Как английская, так и американская стороны по-прежнему преследуют цель сначала разгромить нас, а затем посмотреть, к чему это приведет. Хевель рассказал мне, что в 1941-1942 годах Риббентроп неоднократно предлагал фюреру заключить мир с Москвой, так как считал, что самое позднее через год на этом театре военных действий появится американский военный потенциал, но фюрер категорически отверг это предложение. Я не думаю, что это соответствует действительности. Во всяком случае, Риббентроп совершил бы тяжелую ошибку, не заручившись сначала поддержкой плана другими сотрудниками фюрера. Он превратил внешнюю политику в тайную науку, которую понимал только сам, а теперь он терпит провал с этой своей наукой. Хевель считает довольно бесперспективными наши попытки внести какой-то политический вклад в наш успех. Я по-прежнему думаю, что главная вина за это лежит на Риббентропе. Мне не нравится, когда Хевель говорит, что Риббентроп в настоящий момент совершенно обескуражен. Риббентроп заслужил более серьезной кары, чем уныние и депрессия. Он был злым духом фюрера, толкал его из одной крайности в другую.
В имперской канцелярии господствует довольно подавленное настроение. Я чаще всего совсем не хожу туда, так как такое настроение постоянно заражает. Генералы повесили голову, и только один фюрер держит ее в этой ситуации высоко.
Поздно вечером я возвращаюсь домой и погружаюсь в работу. Она всегда лучшее лекарство.
